Горбуны1.Калашниковы
Шрифт:
Священники смотрели в молитвословы при басовом пении коллеги и крестились, и кланялись под высокое пение женского хора.
Хор в храме долго, медленно пел высоким голосом:
Христос Воскресе из мертвых!
Главный священник подошел к иконе и поцеловал ее. А молодой безбородый священник помахал кадилом с дымом ладана.
Господу помолимся…
«Все-таки как красиво они поют! Многоголосье», – подумала я.
И во веки веков… Алилуя!
Вышел молодой священник с большой книгой, стал спиной к прихожанам и запел тенором.
Христос Воскресе? – Воистину Воскресе!…
Этот
Алилуя! Алилуя! И Господи воскрес!
Некоторые прихожанки в платочках делали фотографии службы.
Алилуя! Алилуя! Алилуя!
Джен надела платок не так, как обычно надеваю его я или многие православные, слегка свободно, откинув один конец платка за плечо. Она сильно натянула его на голову, платок «прилизал» ее волосы, и выглядела смешно и глупо… Не по-русски, а по-американски. Было смешно смотреть на типичную американку с волосатым лицом, светлым пушком на щеках, постоянно улыбающуюся белозубой улыбкой, в православном красном расписном платочке, обтягивающем ее голову. Так не носили платок русские-православные. И в своей длинной прямой куртке напоминала матрешку. Она знала, что выглядела смешно и показывала мне это.
Старший священник перекрестил прихожан книгой-молитвословом, подняв ее над головой и нарисовав в воздухе книгой виртуальный крест.
Слава тебе, Господи! Слава тебе.
Один священник басил, другие целовали алтарь, женский хор повторял:
Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..
Где-то громко проехала машина…
Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!.. Господи, помилуй!..
Господу помолимся… Яко благ и человеколюбец…
Один священник дважды обошел в одну и в другую сторону с кадилом около алтаря, разбрызгав дым. Потом побрызгал запахом ладана на прихожан и других священников. Священники и мы усиленно закрестились. Два священника поцеловали алтарь и зашли в храм.
И тебе славу воссылаем! И ныне и присно…
В храме послышались бубенцы кадила.
Дженнифер заинтересованно смотрела службу и выглядела смешно и стебно, и у меня вызывала внутреннюю улыбку. А у Дженни православная Пасха вызывала внутреннюю насмешку. Она один раз хмыкнула, глядя на наших священников, так, чтобы я это видела, тем самым показав легкое презрение к моей вере.
Я подумала, что Дженнифер немного насмешливо относилась к пасхальной службе, да и к самой православной церкви. И это меня покоробило…
Из храма вышла новая партия священников, двое с украшенными свечками-факелами. Они стали перед алтарем и запели басом.
Аллилуя! Аллилуя!
Господу помолимся – Господи помилуй!
У Господа просим! – Подай, Господи!
Мир всем!
Некоторые священники начинали обниматься друг с другом, другие целовали алтарь. Потом запел мужской хор, но достаточно высоко… Один священник долго читал текст из молитвослова…
Христос Воскресе! – Воистину Воскресе…
В конце священник по Евангелие рассказал о воскресении Христа, как ученики приходили к его гробу и не нашли тела:
– Как они почувствовали, что воскресение Христово состоялось. Если Христос не воскрес, то наша вера напрасна, – говорил главный священник. – Мнимые сложности пройдут. – Священник благодарил за веру и вспоминал советское время запрета веры. Рассказывал о своем храме. Призывал дорожить тем, что имеешь… Возможностью находиться с Богом. Говорил про благодатный огонь, который уже привезли в этот храм из Иерусалима, который знаменует воскресение Христово. Он пожелал пасхальной радости, мир семьям
– Мы живем от Пасхи до Пасхи. Христос Воскресе! – закричал он, и толпа ответила радостно ему: – Воистину Воскресе… – Наша вера не напрасна. Аминь.
Мы с Дженнифер простояли всю праздничную службу до двенадцати…
Дженнифер потом спрашивала меня, хочу ли я пойти с ней в баптистскую церковь еще раз. Пару раз приглашала меня, но я отказывалась. Дженнифер сначала ходила в ту баптистскую церковь около кинотеатра с русским девчонками с лингвистики, но потом сказала мне, что тоже просто молится дома с другими американцами, тем самым объединившись со мной. Русский баптизм ей тоже пришелся не по вкусу.
Еще Дженнифер спрашивала меня, хочу ли я поговорить с ней о Боге. Но я всегда уклончиво отвечала, что это личное. Все американцы, особенно Эдам, были хорошими психологами. Американцы понимали все с полуслова, им не надо было ничего втолковывать или повторять. Наверное, через полгода Дженнифер отнесла меня к неподдающимся и переключилась на другую русскую…
Потом Эдам сказал мне: – Знаешь, как эта девочка (имея в виду Дженнифер) старалась, когда уговаривала тебя поменять религию. – Я ничего не ответила. Но почему я должна отказываться от религии своей семьи, потому что Дженнифер старалась? Чтобы Дженнифер поставила себе галочку или «зажгла гейзер»?
Часть 2. Миссионеры
Американские русские
На первом курсе круг моих знакомых и друзей сильно расширился – в нем оказались все одногруппники, многие однокурсники, немногочисленные американцы, а также англоговорящие русские с факультета лингвистики или географического. Они тоже старались постоянно общаться с иностранцами для практики языка, посещали все из недели в неделю. Каждую среду и понедельник я видела одни и те же лица.
Самой яркой среди девчонок в американском клубе была Лена Ситокова. Она была гласным и негласным лидером, иногда помогала Эдаму. Ее не заметить было невозможно. Она дружила со всеми американцами. Была на короткой ноге, относилась к ним, как к старым друзьям. И сразу при общении переходила черту от просто знакомого до близкого друга.
Мне всегда было сложно переступить эту черту.
Лена Ситокова – блондинка выше меня из Майкопа. Она училась на первом курсе лингвистики на договоре. Сначала родители снимали ей квартиру в Краснодаре. Она была моей ровесницей, тоже первокурсницей. У нее были длинные ровные волосы ниже пояса, маленькие иссиня-синие глаза с опущенными уголками и маленький тонкий рот. Она часто щурилась. Ее глаза слезились, она капала капли. Она смотрела подслеповатыми глазами. У нее был длинный тонкий нос, немного крючковатый на кончике, больше, чем предполагало ее лицо, и неправильный прикус, верхняя челюсть с крупными неровными зубами сильно выступала вперед, что делало ее лицо немного отталкивающим. Она была на полголовы выше меня, худая и с фигурой по форме груши, тяжелым «задом», маленькой грудью и немного толстыми ногами. Она накручивала, смазывала гелем или сбрызгивала лаком ровную челку, которая всегда «стояла» полукругом. Челку она укладывала каждый день, челка была густой, но все равно делилась на пряди, проявляя частые зубчики. В малых группах Лена любила сидеть, скрестив ноги и подперев лицо кулаком. Она рассказывала, что дома мама в ее комнате на стенах развесила ее дипломы, и все стены были завешены ее наградами. Лена была золотой медалисткой, отличницей на языковом факультете, что непросто, а на лингвистике практически невозможно. Была лучшей из лучших, другими словами. Даже среди лингвистов она выделялась, она знала язык лучше других, из ее речи я всегда смотрела пару слов в словарях. Она говорила быстро и всегда была уверена в грамматике. Скорость ее речи была, как у самих американцев, и иногда она говорила невнятно – но ее знание языка позволяло ей это.