Гордая бедная княжна

Картленд Барбара

– Пожалуй, я без слов, более красноречиво скажу тебе, чего я хочу.

Он придвинулся к ней и, когда обнял ее, почувствовал, как она дрожит, уткнувшись лицом в его плечо.

– Так я держал тебя тогда, – тихо сказал он, – и понял, что влюблен.

Милица от удивления подняла на него глаза, и его губы оказались очень близко к ее губам.

Герцог пристально всматривался в нее, и наконец ее губы оказались в плену его губ.

В первую минуту он ощутил, какие у нее мягкие губы, невинные и неуверенные. А

когда его поцелуй стал более настойчивым и он теснее прижал ее к себе, поцелуй показался ему совсем не похожим на прежние поцелуи.

Чувствуя дрожь Милицы, он знал, что она сейчас переживает то же самое чудо.

Герцог наконец-то нашел женщину своей мечты, столь иллюзорную и ускользающую от него, а теперь даже предвосхитившую все его ожидания.

Милица сопереживала с ним и не противилась ему.

Она была так молода, невинна и неопытна, что герцог готов был долго добиваться ее любви. Готов был ждать и сдерживать себя, как он делал это в последние дни на яхте.

Он предполагал, Что сначала придется добиться ее доверия, а затем убедить поверить в его чувства. Но он и не подозревал, что каждый день, час и даже минута, проведенные с нею, усиливали его любовь, и ой желал ее так, как ни одну женщину за всю свою жизнь.

За продолжительным поцелуем герцог вдруг почувствовал, что под гордостью Милицы скрывается еще и искорка пылкой страсти. Он не сомневался, что она перерастет в такое же всепоглощающее чувство, которым был охвачен и он сам.

Он хотел быть с ней мягким и нежным, чтобы не задеть одухотворенную красоту ее робких чувств, поэтому, слегка отстранившись от нее, нерешительным голосом произнес:

– Скажи, что ты ко мне чувствуешь?

Щеки княжны загорелись слабым румянцем, губы покраснели от его поцелуя, а в глазах сиял свет.

– Я ненавидела… тебя, – сказала она наконец, – но теперь я… знаю, что с самого… начала, наверное, так выражалась моя любовь.

– С самого начала? – удивился герцог.

– Когда я впервые… увидела тебя в каюте, я… испугалась тебя.

Она подумала, что герцог не понял ее, и поспешила объяснить:

– Не только потому, что я боялась, что ты не согласишься выполнить наше требование, но еще потому, что ты был таким… великолепным, таким внушительным, таким властным!

Я всегда думала, что мужчина должен быть… именно таким.

Однако у тебя было все, а мы по сравнению с тобой выглядели нищими, вот я и уверяла себя, что , ненавижу тебя.

Герцог крепче обнял ее и сказал:

– Продолжай. Что случилось потом?

– Все наши были абсолютно уверены, что ты не захочешь нам помочь, и я так боялась, что ты откажешься, поэтому ненавидела тебя за это. Когда же ты взял нас на яхту, мне была в тягость эта пропасть между твоим богатством и нашей бедностью.

– Я могу понять это, – сказал герцог, – Я видел, какая ненависть сквозила

в твоих глазах.

– Я ненавидела тебя за то, что ты вызывал во мне эти чувства, – сказала Милица, – поэтому не хотела ни видеться, ни разговаривать с тобой, вообще подпускать тебя близко.

– Что же ты еще чувствовала? – спросил он.

– Меня охватывали странные чувства, сердцем… будто я тянулась к тебе, от тебя что-то исходило, к чему меня влекло.

– Я ощущал эти флюиды! – воскликнул герцог. – Я чувствовал их с того момента, как ты пришла на яхту, а еще когда мы ехали вместе в задрипанном экипаже к пустому дому.

– А когда мы… были на… яхте, – продолжала Милица, – я будто наполовину была к вам благосклонна, но все-таки я продолжала… бороться с собой, потому что я… ревновала.

Последнее слово она произнесла шепотом и уткнулась лицом ему в грудь.

Он поцеловал ее волосы и сказал:

– Я не представлял, что у тебя были такие чувства. Мне было ясно одно: как только я встретил тебя, у меня пропал интерес к другим женщинам.

Она дрожала, прижавшись к нему, а потом подняла лицо и, словно желая удостовериться в его словах, спросила:

– Ты… правда так чувствовал?

– Чистая правда, – сказал он, – но я, как и ты, боролся с этими странными и непонятными мне чувствами. Однако все оказалось тщетно: для меня теперь существовала в мире только одна женщина – ты!

Милица чуть было не вскрикнула от восторга, но поцелуй герцога вновь запечатлелся на ее губах. Его страстные, требовательные поцелуи будто жаждали ответной пылкости от ее губ.

Он безвозвратно и навсегда отдал ей свое сердце и знал, что она также всецело принадлежала ему. Задыхаясь, герцог сказал ей:

– Ложись в постель, мое сокровище. Я хочу, чтобы ты стала мне еще ближе…

Он вновь поцеловал ее и быстро вышел в другую дверь будуара, которая вела в его спальню. Снимая белый галстук, вечерний фрак и до хруста накрахмаленную рубашку, он думал, что взволнован, счастлив и возбужден сейчас, словно впервые влюбленный юноша.

Он вернулся довольно скоро в голубом шелковом халате, на нагрудном кармане которого красовалась его монограмма, увенчанная короной. На герцога любо было смотреть.

Он открыл дверь в спальню Милицы, которая была напоена ароматами цветов, у большой белой кровати с подальковом горел светильник, словом, в ней витал романтический дух.

Герцог удивился, что Милица была все еще одета и стояла посередине комнаты.

Он почувствовал что-то неладное.

– – Что такое? Что произошло? – спросил он.

– Я не могу… расстегнуть… платье, – тихо и беспомощно призналась она. – Ты… подумаешь, что я очень… глупая.

Герцог улыбнулся, подходя к ней.

– Моя дорогая, прости меня. Я совсем забыл, что у тебя еще не было таких платьев.