Гордые и свободные

Дейли Джанет

– Наверно, не любишь. Иначе ты не соглашался бы так легко отсюда уехать.

– Люди значат для меня больше, чем земля. Народ чероки – это прежде всего люди, а не горы и не долины, как бы они ни были мне дороги. Я не могу видеть, как мой народ истязают и унижают. А впереди – ни надежды, ни просвета. Разве ты не видишь, что наши люди с каждым днем деградируют все больше и больше? Еще немного, и их дух будет сломлен.

Он пытался убедить ее, но видел, что Темпл не слушает. Тогда, стиснув кулаки, Клинок воскликнул:

– Это ты во всем виновата!

– Я? – изумилась она.

– А

кто же? Это ты втянула меня в политику. Я не желал иметь ничего общего ни с переговорами, ни с Советом. Но ты, твой отец, да и мой отец тоже заставили меня взвалить на себя груз ответственности. Теперь же, когда я подчинился вашему желанию, вы мной недовольны. А ведь мне все это не нужно, я превосходно обходился и один.

– Ты всегда искал в жизни легких путей.

– Легких путей? – Он рассмеялся, недоверчиво покачав головой. – Ничего себе «легкие пути»! Женщина, которую я люблю, смотрит на меня с презрением и называет предателем. Со всех сторон меня окружают подозрительность и недоверие. Кое-кто уже начинает мне угрожать. Если б я искал легких путей, Темпл, я был бы заодно с Джоном Россом.

Темпл дрогнула, не выдержав его взгляда, и Клинок улыбнулся. Он увидел, что она больше не сердится, и его гнев тоже растаял без остатка. Главное, Темпл поняла: он говорит правду.

– Ты можешь спорить со мной сколько угодно, но пусть эти споры не встают между нами. Ведь я люблю тебя.

Он приподнял ее лицо за подбородок, заглянул ей в глаза, прочел в них смятение и боль.

– Я тоже тебя люблю, – сквозь слезы прошептала она. – Просто я хочу, чтобы…

– Не нужно слов.

Он закрыл ей рот долгим поцелуем, однако обнимать не стал.

Пусть решает сама. Он хотел, чтобы она сделала первый шаг. Темпл должна понять, что никакие разногласия не могут вбить между ними клин.

– Милый…

Ее руки обхватили его за шею, притянули к себе.

Этого было достаточно. Клинок крепко обнял жену, впился ей в губы страстным поцелуем. Он прекрасно понимал, что ей страшно. Ему и самому было не по себе. Ведь они чуть не потеряли друг друга. Смогут ли они сохранить любовь и страсть, когда их разделяет столь многое?

Часть вторая

Мы припадаем к земле, произведшей нас на свет, ибо она – наша первая любовь; мы припадаем к этой земле еще и потому, что это наша последняя любовь…

Джон Ховард Пэйн. «В память чероки».

18

Гордон-Глен

4 декабря 1835 г.

Элайза читала вслух газету под мерное постукивание вязальных спиц. Темпл почти не слушала, озабоченно поглядывая на мать. Последний раз она видела Викторию больше месяца назад. За это время мать совсем сдала – щеки впали, под глазами легли синие тени, в волосах проглядывали седые пряди. Виктория выглядела гораздо старше своего возраста. Да и вязала она не так, как прежде – куда медленней, неуверенней. То и дело останавливалась, отдыхала. При этом Виктория делала вид, что следит за тем, как

вяжет двенадцатилетняя Ксандра, но старшей дочери было ясно, что это лишь предлог.

– «Друзья мои, – читала вслух Элайза. – Приближается осень нашей судьбы. Если вы отвернетесь от нас, пожар охватит палую листву, спалит деревья, и наступит зима, после которой весна не придет».

Весна не придет. Темпл мысленно повторила эту зловещую фразу, и по коже у нее пробежали мурашки.

– Красиво написано, – прочувствованно сказала Виктория, и на глазах у нее выступили слезы. – Я чувствую то же самое. Ведь здесь, в этой земле, похоронены мои малютки. Я не хочу уезжать отсюда. Лучше уж увянуть и умереть, как листья, о которых здесь написано.

Ее слова встревожили Темпл еще больше.

– Зачем ты говоришь об этом, мама? Мы не уйдем со своей земли.

– Я знаю.

Виктория вновь взялась за спицы, но, пройдя всего один ряд, снова остановилась.

– И все же у меня такое ужасное предчувствие… Помните ночь, когда небо все пылало огнем? А в прошлом году солнце исчезло среди бела дня, и на землю опустилась кромешная тьма…

– Зря вы слушаете шаманов, Виктория. Я же все вам объяснила, – укоризненно сказала Элайза. – Сначала был метеоритный дождь. Весьма необычный, но ничего особенного – просто падающие звезды, только больше обычного и сразу в одном месте. А в прошлом году было полное затмение солнца. Это тоже случается. Не нужно придавать значения старым суевериям.

Темпл знала, что многие из менее образованных индейцев восприняли эти природные явления как зловещие предзнаменования.

– Элайза, может быть, поиграете нам? – спросила Ксандра.

– Да, с удовольствием.

Элайза тоже чувствовала, что атмосфера становится чересчур уж печальной.

Отложив газету, она подсела к пианино и начала наигрывать старинную балладу. В этот момент Темпл услышала, как хлопнула входная дверь, а затем послышались быстрые, громкие шаги. В гостиную с шумом ворвался Кипп.

Ему еще не было и шестнадцати, а ростом он вымахал уже под шесть футов. Черные глаза горели яростью – Кипп легко поддавался гневу.

– Где он? – громко спросил подросток, остановившись перед креслом Темпл.

Темпл поморщилась, сразу поняв, что этот исполненный ненависти вопрос обращен к ней. Кипп спрашивал о ее муже.

– Его здесь нет.

Она не стала спрашивать, зачем Клинок понадобился Киппу. Не хватало еще устраивать сцену при больной матери.

– Ты это видела? – Кипп выдернул из кармана какой-то смятый листок.

Стараясь не терять хладнокровия, Темпл отложила вязание и взяла листок. Бумага зашелестела, в гостиной воцарилось гробовое молчание. Темпл и не заметила, как закончилась баллада. А может быть, Элайза просто ее не доиграла.

– Что там такое? – встревоженно спросила Виктория.

Темпл пробежала глазами печатные строки, и сердце у нее упало. Это был плакат, извещавший о том, что в третий понедельник декабря в Нью-Эчоте состоится заседание Совета, на котором будет обсуждаться договор о переселении. Все, кто приедет на заседание, получат по бесплатному одеялу плюс денежное довольствие.