Горение (полностью)
Шрифт:
– С кем?! С тем самым Коном? С "пролетариатчиком"?!
– Именно.
– Глаза у Дзержинского сделались открыто счастливыми.
– Думаешь, я умею только драться с ППС? Я работать с ними учусь. Кон не согласен с Пилсудским, а ведь Кон - знамя папуасов, он для них живой пример преемственности идей "Пролетариата". Пошли, времени в обрез.
С тех пор, как Феликс Кон вместе с Людвигом Варынским был закован в кандалы и отправлен на акатуйскую каторгу с бритой головой (брили левую половину лишь), прошло восемь лет; лишь спустя восемь лет он был расконвоирован, переведен на положение ссыльного поселенца, без права посещения сибирских городов; долгие двадцать лет жил он в отрыве от Польши, от товарищей и родных. Хоронил друзей - кто кончил с собой, не выдержав полицейских избиений, кто сошел с ума, кто изошел чахоткой. Чтобы
В декабре девятьсот четвертого вернулся в Варшаву. Осматривался Феликс Кон медленно, не привык к т е м п у предреволюционной поры, когда день равен году, когда решения надо принимать немедленные, крутые, но - обязательно - точные, определенные в своей позиции.
Проживши долгие годы каторги и ссылки в Сибири, сроднившись с малыми народами тамошними, он, естественно, не мог принять политическую линию ППС, хотя числился почетным членом руководства партии.
Встретившись с Дзержинским, Феликс Кон внимательно выслушал собеседника, не перебивая его, хотя говорил Дзержинский жарко, сбивчиво, понимая, как многое будет зависеть от того, какую позицию займет Кон: станет поддерживать Пилсудского и Василевского или размежуется с ними; рядовые члены ППС начали отходить от припудренного социалистической фразеологией курса на великопольский национализм.
– Я должен обдумать все то, что вы сказали мне, товарищ Юзеф. Дайте мне два дня на раздумье. Встретимся в библиотеке университета, в три часа дня.
"В Заграничный комитет СДПиЛ.
Дорогие вы мои! "Офицер" ["Офицер" - одна из кличек прапорщика В. Антонова-Овсеенко, руководителя Военно-революционной организации русских социал-демократов] сказал мне, что завтра будут объявлены мобилизация и военное положение. Военные теперь совещаются о том, что следует вешать всех, кого поймают с оружием, что будто бы уже многих повесили втихомолку в цитадели по приговору полевого суда; сообщают это, как факт, гвардейские офицеры, имеющие широкие связи. Советуются о том, чтобы сильными военными заставами отрезать от города предместья и обыскать в них все дома. Вчерашние бомбы, по-видимому, ППСовские, страшно напугали офицеров и власти: единственным выходом они признают еще большие репрессии, резню, виселицы. Среди же солдат настроение в общем апатичное. Бомба и патруль - возмутила их, а крестьянские выступления встретили среди них Огромное сочувствие. Мы должны безусловно обратить гораздо большее внимание на войска. Все пошло бы хорошо, если бы была литература. Доставайте ее и присылайте нам. Сегодня я виделся с Зыгмунтом. У него имеется свой испытанный контрабандист, который в два дня может доставить литературу в Радом.
Провалились: Штывны, Сибиряк, Червона, Живы, Повелэк, Юзеф, Леон, Янек, Габинет, Брат, Дзика, Араб и хозяин-каменщик. Засыпала кума хозяина квартиры со злости на него. Нашли револьвер и корреспонденцию от каменщиков. Это было на Парисовской площади, погнали их прямо через поля в цитадель; они шли с возгласами: "Да здравствует рабочее дело!"
Несмотря на провал, организация будет дальше функционировать. Связи не порваны. На этой неделе все собрания состоятся, если не будет мобилизации. Ужасный, однако, недостаток интеллигенции.
Что касается Антона [Антон - конспиративное обозначение типографии СДКПиЛ], так он установлен. Пока кончаю. Сердечно обнимаю.
Юзеф".
ЗАПИСКА НАЧАЛЬНИКА ОТДЕЛЕНИЯ ПО ОХРАНЕНИЮ ПОРЯДКА И ОБЩЕСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ В Г. ВАРШАВЕ
No2563
г. Варшава
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО
Сегодня в 7 часов вечера к рядовому 5-й роты Лейб-Гвардии Литовского полка Семену Владимировичу Попову подошел на улице неизвестный человек, предложил ему папиросу и в разговоре, между прочим, передал прокламацию на русском языке издания Варшавской группы Военно-Революционной организации Р.С.Д.Р.П., прося прочесть и передать для прочтения товарищам. Затем неизвестный предложил Попову зайти выпить пива. Попов изъявил согласие, но сказал, что ему необходимо раньше зайти к командиру роты и передать артельные книги, которые он нес; неизвестный обещал
По обыску на квартире у Серочинского обнаружено несколько прокламаций польской социал-демократической партии, возглавляемой в Варшаве Ф. Дзержинским.
Докладывая об изложенном Вашему Превосходительству, имею честь присовокупить, что Серочинский заключен под стражу при Полицейском Аресте и вся переписка по сему делу препровождена Начальнику Варшавского Губернского Жандармского Управления.
Подполковник Глазов.
Резолюция начальника особого отдела Департамента полиции:
"Провести самое тщательное расследование. Хорошо, что русский заподозрил поляка, а что, если бы к Попову подошел какой-нибудь Иванов!!"
Резолюция директора Департамента полиции Лопухина:
"Кто пишет прокламации для солдат! Есть ли у поляков связи с РСДРП, и если - да, каковы каналы?"
Товарищ министра внутренних дел Трепов:
"Армия всегда была, есть и будет опорой Трона. Попову объявить благодарность, выдав пять рублей серебром".
Директор департамента, прочитав резолюцию Трепова, пожал плечами, хотел было вызвать секретаря, бросить листочки в папку - пусть заложат в пыль архива, но что-то удержало Лопухина Удивившись внезапно вспыхнувшему в нем раздражению, Лопухин не сразу понял, что же было в подоплеке этого в чем-то даже брезгливого чувства. Потом устало сказал себе: "Горько подчиняться фанфарону. Если б хоть к советам прислушивался, а то ведь закусил удила, в свое призвание верит, а сам - бездарь".
Закурил, вытянул ноги под столом, почувствовал холод. "Где-то дует, подумал Лопухин, - видно, дверь в приемную отворили, а там с лестницы даже в июле могилой тянет... Однако же фанфарон - не фанфарон, а в пирамиде занимает то место, которое должно гарантировать правопорядок империи. Кто бы ни был, пусть даже щедринский глуповец, все равно коли забрался в эдакое-то кресло будет сидеть, а остальные - ему кланяться, причем чем дальше от него находятся - тем истовее станут кланяться: издали дурь не видна, одни эполеты. Первым склоню голову я; коли в полиции не п о д д е р ж и в а т ь, коли у нас не соблюдать видимость уважительности к тому, кто выше, - все полетит к чертям собачьим".
Лопухин пригласил начальника особого отдела и лениво протянул ему рапорт из Варшавы:
– Ознакомьтесь, пожалуйста, с мнением господина Трепова. И озаботьтесь тем, чтобы в Крае провели тщательное расследование.
Начальник особого отдела чуть кашлянул:
– Ваше Превосходительство, но Его Высокопревосходительство выразился в том смысле, что армия...
– Вы кому подчиняетесь? Ему или мне?
– Лопухин не сдержал раздражения: нервов не напасешься - все же полицейская публика совершенно особого рода, живет своим миром, интеллигентности ни на грош, кроме как "тащить и не пущать", мало что могут, в каждую идею приходится носом, носом, носом как котят, право слово. Те-то хоть не кусаются, а эти норовят через свою агентуру донос сочинить, да прямо - во Дворец, не ниже, там чтут изящную словесность жандармского ведомства...
Начальник особого отдела изобразил озабоченность в лице:
– Ага... Позвольте сразу и начать?
"Лобик-то, лобик, как у портовой девки, махонький, и морщинки такие же беспомощные. Не направляй их - все погубят, ничто их не спасет, они даже силой распорядиться не могут, коли без плетки, коли страх потерян".
– Начинайте, время нет раздумывать. Когда все выясните - доложите. И помните слова Трепова: "Армия - опора трона". Армию в объятия революционерам не дадим. Ясно?
"Эк он меня приложил, - подумал начальник особого отдела, уходя из кабинета, - затылком об ковер - интеллигентно. Но - страх свой в этом проявил господин директор. Пыжится, пыжится, а все равно подстраховался, на себя Трепова примерил. Дураком меня считает - известное дело. Что он без нас сделает? Крестьянин мудрее интеллигента, он, постарев, сына вперед пускает, его слушает, себя дураком называет, а старик интеллигент, даже если ум теряет, если в маразме, все равно седого сына поучает, - амбициозность. Смех и грех, право слово..."