Гори, венчальная свеча
Шрифт:
– Молчишь? Ну, молчи, молчи! Еще покричишь! – Цыган накинул на плечи тулуп, в три прыжка одолел прогалину, взметывая снежные вихри, и скрылся в лесу.
«Вайда, вернись!»
Крик рвался из груди. Но Лиза зажала рот, вцепилась зубами в ладонь – удержать голос. Нет, нет. Опять чувствовать на себе взгляд цыгана, насквозь прожигающий, безжалостный, ненавидящий… Нет.
Зуб на зуб не попадал, босых ног она уже не чувствовала, в ушах ломило от визга. Лиза подбежала к висячей двери, насколько позволяла длина веревки.
Она уже поняла, что сил расшатать колья ограды
Оказалось, однако, та приподнята на столь малую высоту, что под нее можно протиснуться только плашмя. Дверь держалась на оцепах, которые были насторожены на язычках, привязанных к дощатой приваде. Все вместе напоминало огромную мышеловку. Лиза догадалась: волки, которых приманит своим криком обезумевший поросенок, сбегутся к садку и, протиснувшись под двери, будут стараться достать запертую животину, прыгать вокруг загородки, а значит, рано или поздно наступят на язычки. Дверь сорвется, и выход волкам окажется заперт.
Хотя зачем им рваться к поросенку? У них будет более легкая добыча!
И в это мгновение в глубине еловой чащи зародился, а потом раскатился над лесом и взмыл к быстро меркнущим небесам леденящий душу волчий вой.
Лиза рванулась к присыпанному снегом язычку, чтобы, нажав на него, обрушить дверь и получить хоть какую-то защиту, но веревка была слишком коротка, и она упала, не дотянувшись до язычка. Вскочила, кинулась к деревянной притраве, думая вскарабкаться на нее. Нет, не пускает веревка! Тогда она попыталась распутать узел, но он был слишком тугой, а пальцы онемели, едва слушались. Последняя надежда! Лиза впилась зубами в петлю, охватывающую руку. Но веревка, пропитанная дегтем, залубенела на морозе и в кровь раздирала губы. На сугробах уже вспыхивали желтые огоньки…
То шли волки.
У Лизы вдруг иссякли последние силы. Да и мороз сковал тело, только и смогла, что прислонилась к ледяным кольям и с предсмертным, обреченным спокойствием следила за мельканием серых призрачных силуэтов уже совсем рядом.
«Матушка Пресвятая Богородица! – будто сквозь сон подумала Лиза. – Господи, Боже мой милостивый! Прими мою душу грешную! Сделай так, чтобы скорее… скорее!..»
Но было очевидно – скорой смерти ей не суждено, а ждет ее смерть мучительная. Тогда в последнем трепете гаснущего разума, подняв скользкую, будто черная змея, веревку, Лиза захлестнула вокруг шеи петлю, затянула узел и что было силы рванулась в сторону…
Если бы она подождала немного, совсем чуть-чуть!.. Если бы подождала немного, увидела бы, как из леса выскочил Вайда, перебежал поляну, в немыслимом прыжке взлетел на оледенелые колья ограды и приземлился рядом с лежащей замертво Лизою. Он выдернул из-за пояса нож и полоснул по черной петле, стянувшей девичье горло. И, стремительно распрямившись, принял на тот же нож первого волка, который проник в садок и прыгнул, чая легкой добычи.
Если бы Лиза могла сейчас очнуться, она услышала бы, что в жуткое смешенье волчьего воя, тяжелого дыхания Вайды, предсмертного хрипа зверя, повизгиванья поросенка вдруг ворвался гром выстрела, и огненная
Лиза их видеть не могла, но цыган увидел. Запаленно дыша, он вскочил на деревянную крышу притравы, оттолкнулся и перелетел через высокий частокол. Вслед ему ударил новый выстрел, да напрасно: только снег осыпался с тяжелых ветвей, отмечая путь Вайды, который растворился меж елей, оставив цыганке и незнакомцу высвобождать из волчьего садка Лизу.
Недвижную, беспамятную. Но… живую.
Глава 7
Нижегородский семинарист
– Ну, полно, полно, девонька! Будет спать-то! Полжизни проспишь!
Этот ласковый голос Лиза, кажется, уже слышала. Теплый и мягкий, как летний ночной воздух. Лиза доверчиво открыла глаза.
О господи! Опять это смуглое до черноты лицо с ужасными розовыми шрамами! Цыганка, Татьяна. А значит, где-то близко Вайда!
Подавляя ужас, Лиза осмелилась снова взглянуть в темное лицо и встретилась глазами с Татьяной. Та улыбнулась:
– Хватит тебе бояться. Никого больше здесь нет. Сгинул Вайда, будто сроду не бывал. – Почудилось или в самом деле легкая печаль окрасила ее голос? Когда слушаешь ее, забываешь об уродстве лица… – А ты гляди более в обморок не ударяйся. Я извелась за тобой ходить-то! С самого октября без памяти лежишь.
– А сейчас что на дворе? – спросила Лиза, пытаясь приподняться и глянуть в отворенное окошко.
– Май пришел, – развела руками Татьяна. – Черемуха начала напукопываться. А ты все спишь. Так ведь и до смерти проспать можно!
Лиза слабо улыбнулась шутливой укоризне в ее голосе.
– Ничего не помню, – тихо сказала она. – И вспомнить не могу, сил нет.
– Ясное дело! – кивнула Татьяна. – Откуда им быть? Ты полгода одними отварами травяными жива. Ни хлебца, ни мяса, ни рыбки…
– Ой, – с трудом выдохнула Лиза, едва справившись с судорогой, вдруг опоясавшей живот. – Христа ради, дай мне поесть! С голоду умираю!
Татьяна строго подняла палец.
– Не больно-то, девонька, разохоться! Нутро от тяжелого отвыкло, в одночасье помереть можно. Вот в молочко хлебца накрошим, это как раз по тебе. Но хорошо, что есть хочешь. Значит, жить хочешь! А то просто беда с тобою. Лежишь, словно бы смертным зельем опоена. Хворь домертва коробит, а что за хворь, поди знай. Жаба? Гнетеница?..
Лиза слушала будто сквозь сон. Всем существом своим она наслаждалась, хлебая горячее молоко с размоченными кусочками хлеба. Жизнь вливалась в нее с каждым глотком, тепло расходилось по телу блаженными волнами, и слезы наворачивались на глаза.
Наконец она отставила миску и откинулась на подушку, слишком измученная даже этими несколькими движениями. Лежала, бездумно уставясь в темный бревенчатый потолок, а в это время Татьяна неслышно вышла, так же тихо вернулась и, подойдя к Лизиной постели, внезапно бросила на нее охапку свежесорванной зелени.