Гори жить
Шрифт:
Даже издали Майк чувствовал исходивший от доктора флюид долгого и непоколебимого благополучия. Seppli Wei, Doktor der Psychiatrie, Psychotherapeut — гордо значилось на золоченой дверной табличке. «Как читается это Seppli? — подумал новый пациент. — Сепли? Зепли? Смешное имя для доктора».
Поколебавшись с выбором, Майк уселся в кресло, приставленное к письменному столу. Две настольные лампы, расположенные по краям затянутой в кожу поверхности и изображающие амуров, резвящихся под шелковыми абажурами, разливали теплый свет. С противоположной стороны стола восседал сам доктор, встречавший гостя сдержанной,
«Быть может, следовало сразу лечь на кушетку? — подумал Майк. — Кажется, именно так принимают психиатры своих пациентов, если верить кино».
— Что привело вас ко мне? — доктор Вайс вгляделся в лежащий на столе лист бумаги, — Микаэль?
— Вообще-то Михаил, — уточнил пациент. — Но мне привычней, когда говорят Майк.
— Окей, Майк, — согласился доктор, — так что же?
«С чего начать? — подумал Майк. — Не пересказывать же всю жизнь год за годом? Но если рассказ неполон — что поймет собеседник?»
Молчание затянулось. Где-то в углу невидимый музыкант из Аранхуэса горевал по несостоявшемуся счастью, и оркестр деликатно вторил его гитаре. Сумерки за окном сгущались, окутывая фиолетовым пологом золотистые огни улочки. Небо еще светилось, но с каждой минутой розово-красный свет слабел, и облака, такие нарядные днем, превращались в серые клочковатые тени, заслоняющие звезды.
— Я много путешествую, — наконец проговорил Майк.
— Зачем? — живо поинтересовался доктор и вскинул брови, дивясь неразумности молодости.
«Как это зачем? У нас так принято», — подумалось Майку. Он стал объяснять: в Москве любой клерк, любой шнурок на ботинке хозяина два раза в год распускает узлы своего существования и устремляется на моря. Там офисный планктон раздувает жабры и расправляет плавники, чтобы уподобиться акулам и набраться мотивации для личного роста.
Кто достиг хоть чего-то, ездит за границу уже чаще, добавляя к двум каникулам — египетским и таиландским — уикенды в Праге и Хельсинки. Ну, а кто и вправду крут, тот в путешествиях почитай живет!
— Социальная дифференциация, понимаю. Приверженность туристической идее как признак принадлежности к элите общества, — пробормотал врач, будто подслушав мысли пациента в дополнение к прозвучавшим словам. — Но что влечет в поездки вас, лично вас, Микаэль?
— Ездить интересно, — едва заметно улыбнулся пациент. — Приехал, обустроился — и будто кино смотришь, только объемное, с запахами и прочими ощущениями. Причем до съемочной площадки — рукой подать. С актерами можно выпить. С актрисами — замутить. Это классно! Ну, а горы… Я альпинист. Вот только горы мне стали ненавистны.
— О, понимаю вас, — доктор направил неопределенный жест в сторону балкона, — и полностью разделяю ваше отношение…
«Ведь врет, — равнодушно отметил Майк. — Специально соглашается со мной. Типа «мы с тобой одной крови…»
И объяснил вслух:
— Ненавидеть горы я начал не сразу, но вдруг и сильно, и с той поры ситуация только усугубляется. Такое впечатление, что против меня ополчился весь мир. Это странно. Мой друг сказал, что это болезнь — моя болезнь, не мира. И что меня нужно лечить. У вас. Именно у вас, доктор. Не знаю почему, он не объяснил. А я не то что пообещал… Просто не могу действовать наперекор его просьбам. Так
Вайс задумчиво покрутил в руках выкрашенный в матовое золото карандаш.
— Уверен, — твердо сказал он, отстукивая сияющим в свете ламп карандашом каждое слово, — что многие болезни можно вылечить вообще без лекарств. Кроме того, я абсолютно убежден, что ответы на большинство терзающих вас вопросов можно найти, не выходя из этого кабинета.
И, смягчив интонацию, добавил:
— Начнем! Лягте на кушетку, расслабьтесь, и расскажите мне первое что вспомнится.
Майк нехотя перебирался на кушетку, когда гитарист, уставший самозабвенно грустить, бодро ударил по струнам. Оркестр подхватил, загудел в дуды, забренчал кифарами, заскрипел смычками — и вот к музыкантам потянулись испанки, оглаживая юбки перед танцем и сверкая блеском горящих глаз. За ними заспешили смешливые гитаны, на ходу вдевая пальцы в кастаньеты. Оживился и загомонил люд, охочий до веселья после доброго глотка малаги. Начиналось вселенское празднование — безосновательное, но увлекательное.
«Этого еще не хватало!» — подумал Майк, прислушиваясь, и раздраженно поморщился.
Доктор коснулся пульта, музыка смолкла. Однако в воздухе все еще витали гитарные аккорды, и Майк даже начал припоминать продолжение оборванной музыкальной фразы, и — удивительное дело! — почувствовал себя если не лучше, то уж, во всяком случае, веселей, чем раньше.
Когда-то он таким и был: веселым, деятельным, неутомимым. Музыка или радовала его, или оставляла равнодушным — но не раздражала, как теперь. Он стремился объять необъятное и впитывать все, что удавалось узнать. Какими жаркими тогда были желания! Какими ясными — помыслы! Как блистал, переливался и манил мир!
С этих-то времен Майк и начал свой рассказ.
* * *
Мне раньше нравилось выражение: «Жизнь — это не те дни, что прошли, а те, что запомнились». Еще подростком меня захлестнула идея: наполнить свою судьбу событиями яркими, громкими, позитивными и где-то даже завидными для стороннего наблюдателя. Мне казалось: чем больше интересных эпизодов, тем ценнее и содержательнее жизнь.
Большинство людей думает так — причем не только в юности, а до самой своей смерти. Но уже не я…
Прежде жизнь представлялась мне огромным танцевальным залом: гремит музыка, сверкают разноцветные огни, вокруг множество красивых лиц, улыбающихся людей, звенящих бокалов. Всем весело и радостно, и все эти люди с удовольствием принимают тебя в свой круг.
Казалось: можно подойти к любой понравившейся девушке и пригласить на танец, а там и предложить коктейль с продолжением. Казалось: так будет всегда — достаточно иметь деньги на входной билет. Казалось: впереди много нового, и каждое открытие — лучше предыдущего!
Теперь не кажется. Теперь жизнь представляется мне тихой рекой, несущей воды неизвестно откуда неизвестно куда — быть может, и по кругу, сообразно незаметному, но неодолимому коловращению мира.
Ты на этой реке — всего лишь бумажный кораблик, и то, что ты еще не раскис и не опустился на дно бесформенным обрывком — случайность, вопрос времени.