Горит ли Париж?
Шрифт:
Остальные танки капитана Дюпона ворвались в тюрьму вслед за «Нотр Дам де Лоретт» и подавили огневые средства оборонявшихся.
Цена победы оказалась высокой. На прилегающих к «Френе» улицах стояли пять покрытых копотью, почерневших танков. В одном из них — посреди авеню Республики, в обгоревшем остове «Марны» — пара невидящих глаз уставилась через открытый люк на плывущие в сторону Парижа облака. Поль Ландриё был мертв: его грудь пронзил осколок первого снаряда, направленного точно в цель Вилли Вагенкнехтом. В кармане его обгоревшего комбинезона лежала нераспечатанная пачка «Кэмла», которую он привез домой, во Френе, из столь долгого путешествия в вечность.
41
«Господи, — подумал ошеломленный
«Здесь, — говорил Бендер, указывая на окраины Кламара, — находится полк, усиленный двумя танковыми ротами. Ваш генерал Леклерк должен их обойти». Быстрыми движениями карандаша вдоль красных и желтых линий на карте, стекающихся к столице, Бендер показал Крюзу, как это должно быть сделано. Когда его стремительный карандаш приблизился к границам города, Бендер на мгновение задумался, а затем набросал линию в сторону Сены, через реку к площади Шатле и вдоль по улице Риволи к площади Согласия. Войска Леклерка, сказал он Крюзу, должны двигаться этим маршрутом, если хотят попасть в центр Парижа, не встречая сопротивления. Этот путь, продолжал он, приведет их «без боя прямо к отелю “Мёрис”».
Седовласый немец только что вернулся из отеля “Мёрис”. Там Бендер смог измерить расстояние, отделявшее Париж от катастрофы. Оно составляло 60 миль — дистанцию между отелем “Мёрис” и передовыми частями 26-й бронетанковой дивизии СС, ожидавшей темноты около наполеоновского поля боя у городка Монмирай. В эту ночь они начнут свой очередной и, вероятно, последний бросок к столице. Бендер предупредил Крюза, что союзники должны обставить их в этой гонке к Парижу. Если «шерманы» Леклерка прибудут к отелю “Мёрис” раньше немецких танков, Хольтиц будет готов сдать город после символического сопротивления, необходимого ему, чтобы сохранить солдатскую честь. Но если туда первыми прибудут немецкие танки, генерал будет сражаться. Все зависит от генерала Леклерка, говорил он молодому загорелому подпольщику.
Некогда элегантный повеса тряхнул седеющей головой и опрокинул в рот остатки виски. После чего проницательно посмотрел на стоявшего напротив молодого офицера. “Если я и раскрыл какие-то тайны, что вас, вероятно, удивило, то только потому, что искренне верю: это в наибольшей степени отвечает интересам моей страны”.
Затем Бендер поставил стакан, потянулся к желтому ремню, на котором висела кобура, и расстегнул его. «А теперь, — сказал он, передавая его французу, — я считаю себя вашим пленником».
Крюз не принял его. У него не было времени. Завтра, сказал он Бендеру, он возьмет его в плен; а пока он должен оставаться в консульстве Нордлинга. Затем Крюз ринулся к своему велосипеду.
42
Весь день одинокая фигура Шарля де Голля маячила в отдалении на покрытой плитами террасе «Шато де Рамбуйе». В ранние утренние часы из своих скромных апартаментов под самой крышей замка де Голль наблюдал, с грустью вспоминая прошлое, как под мелким, моросящим дождем мощные колонны 2-й бронетанковой двигались в сторону Парижа. Он с горечью подумал о том, что если бы в 1940 году у Франции было «семь таких дивизий, то как бы это изменило дело». Теперь же час за часом де Голль следил за трудным продвижением дивизии по дороге в Париж. Он надеялся попасть в столицу до наступления темноты. Но по мере того как вырастала гора донесений об упорном сопротивлении противника, становилось все более ясно, что этого не произойдет. Долгое возвращение главы Свободной Франции из изгнания домой продлится еще на одну
Во второй половине дня первые же документы Сопротивления, доставленные из города, подтвердили подозрения де Голля относительно мотивов его политических соперников. Как он и предполагал, руководители восстания готовились теперь утвердить себя в качестве комитета по организации его встречи, взять его под свое крыло, покровительствовать его въезду в город. Де Голль не допустит чего-либо подобного. Он был готов согласиться лишь на одну процедуру вступления в должность, в которой лидерам восстания не отводилось никакой роли, — признание со стороны народа.
На доставленное из города предложение о том, что по прибытии он будет «принят» руководителями восстания в городской ратуше, де Голль отправил вежливый, но холодный ответ. Он направится, заявил он, прямо в Министерство обороны и, когда ему будет это удобно, примет там лидеров восстания. Что же касается самих этих лидеров и их комитетов, то де Голль уже определил их будущее: почетное место «в славной истории освобождения»… и забвение.
Де Голль знаком пригласил своего близкого соратника Жоффруа де Курселя прогуляться с ним по саду замка. Попыхивая английской сигаретой, он укрылся за стеной молчания. Курсель благоразумно не прерывал его мыслей. Ибо, как и все в его окружении, де Курсель знал, что де Голль следит за неожиданно упорными боями на подступах к Парижу не только глазами политика. Он следил за ними и как отец. На одном из самоходных противотанковых орудий, выезжавших в то утро из Рамбуйе, находился молодой морской лейтенант, гордый и подтянутый. То был единственный сын Шарля де Голля Филипп.
В десятке миль от великолепных башен Рамбуйе, срели скопища зеленых палаток у деревни Ментенон, еще один генерал проявлял нетерпение по поводу Парижа, которое могло соперничать с деголлевским. С полуночи предыдущего дня генерал-майор Леонард Т. Джероу, командир V корпуса американцев, куда входила дивизия Леклерка, не получал никаких известий о наступлении 2-й бронетанковой. Более того, он узнал о принятом лично Леклерком решении сместить линию наступления своей дивизии на 17 миль к юго-востоку не от 2-й бронетанковой, а от находившейся на ее фланге американской дивизии. В сердитой телеграмме в штаб первой армии Джероу сообщал: «2-я бронетанковая… ведет наступление из районов Арпажона и Лонжюмо к центру Парижа. Это противоречит боевому приказу № 21 от 22 августа и нарушает разграничительную линию между 2-й бронетанковой и 4-й дивизиями».
Теперь, вышагивая по штабному тенту, Джероу клялся своему начальнику оперативного отдела полковнику Джону Хиллу, что если бы Леклерк был американцем, то он немедленно отстранил его от командования. Раздражение Джероу усиливалось давлением со стороны Верховного командования, полагавшего, что укрепления противника на подступах к Парижу были тоньше бумаги, и ожидавшего, что Леклерк войдет в город к полудню.
Встревоженный сообщением Нордлинга, Брэдли ежечасно требовал объяснений, почему Париж еще не взят. Этот американец с вкрадчивым голосом не хотел рисковать, уповая на то, что германский комендант Парижа не передумает. В конце концов раздасадованный Брэдли издал новый приказ. «К черту престиж, — объявил он. — Прикажите 4-й (пехотной дивизии США) наступать прямо на город и освободить его».
К своему изумлению и неудовольствию Джероу, едва закончив бесполезные поиски Леклерка, получил распоряжение Брэдли, переведенное на суровый язык боевого приказа: «Абсолютно необходимо, чтобы подчиненные вам части незамедлительно вошли в Париж». В приказе говорилось далее, что ему следует ускорить продвижение 2-й бронетанковой и направить в город 4-ю американскую дивизию, «независимо» от места нахождения 2-й бронетанковой. Другими словами, если французы не способны первыми войти в Париж, то это сделают американцы из корпуса Джероу.