Горит ли Париж?
Шрифт:
Оборонявшиеся немцы тоже отсчитывали минуты — минуты, которые отделяли их от завершающего штурма союзников. Как и многие другие, унтер-офицер Отто Киршнер, тридцати пяти лет, находясь в комендатуре около здания Оперы, слушал последние наставления к бою. «Мы должны выполнить наш долг и сражаться до конца за фюрера», — заявил ему полковник Ганс Рёмер из Висбадена. Такая решимость, отметил позднее Киршнер, оказалась недостаточной, чтобы помешать полковнику исчезнуть, когда во второй половине дня разгорелся бой.
Некоторые получали последний паек. У Вилли Вернера и его товарищей в здании Министерства иностранных дел это была тарелка бобового супа. Сержанту Бернхарду Блахе в Военной школе
Унтер-офицер Ганс Фриц, грузовик с торпедами которого попал накануне в засаду, получил приказ взять патрульный наряд в Палате депутатов и разыскать пропавший грузовик. Фриц и сопровождавшие его солдаты отошли всего на несколько сот ярдов от здания, когда увидели, что ФФИ возвели баррикады на тех улицах, которые вчера принадлежали вермахту. Попав под перекрестный огонь, Фриц приказал своим людям укрыться, а сам бросился назад, в Палату, за помощью. Ее огромные ворота были заперты. Фриц безрезультатно барабанил в них, пока снайперы не открыли по нему огонь.
Фриц бросился через улицу, чтобы укрыться в подъезде. Пока он стоял там, размышляя, что делать, к нему подошла пожилая женщина и попросила: «Пожалуйста, найдите другое место, откуда вы будете стрелять». Фриц вздохнул и решил, что он вообще не будет больше стрелять ни с какого места. «Для меня, — сказал он пожилой женщине, — война окончена».
Из всех 20 тысяч немцев, оставшихся в Париже, лишь один, вероятно, двигался к центру города по собственному желанию. Никто не сообщил Йоахиму фон Кнесебеку, директору филиала «Сименс» во Франции, что Париж вот-вот падет. Кнесебек только что вернулся из поездки в Берлин. Выйдя из грузовика люфтваффе поблизости от своего дома, фон Кнесебек пошел дальше пешком, испытывая при этом лишь легкое чувство беспокойства по поводу предупреждения водителя о том, что «в Париже беспорядки».
Когда он пришел домой, его французская консьержка расплакалась. «Вы сумасшедший, — сказала она. — Вас убьют». Она отвела его в подвал, где заранее приготовила для него велосипед, и велела скрыться. Вдогонку накручивающему педали Кнесебеку она крикнула: «Не беспокойтесь, через две недели вы вернетесь!»
Из окна отеля «Мёрис» капитан Отто Кайзер — профессор литературы из Кёльна, который днем ранее показал Данкварту фон Арниму лозунг Роля «Каждому по бошу», — в компании молодого графа наблюдал за восходом солнца. «Париж, — сказал он фон Арниму, — обязательно отомстит нам за эти четыре года. Интересно, сможем ли мы когда-нибудь сюда вернуться?» Ученому профессору ни к чему было задавать этот вопрос. Он уже никогда не покинет этого города.
В центре связи Большого Парижа унтер-офицер Отто Фогель потерял всякую надежду. Он только что попытался в последний раз позвонить домой в Бад-Вимпфен, но дальше Реймса связи не было. Теперь телефоны «Гипноза» трезвонили почти беспрестанно. Это звонили наступающие союзники. Чуть позже, почти ровно в восемь, заклацал телетайпный аппарат Фогеля. Он отстучал состоящий из двух слов вопрос ОКВ к Хольтицу. Вопрос был столь простым, что ОКВ даже не счел нужным его закодировать.
Вопрос был таков: «Уничтожение начато?»
2
Для техника-сержанта Милта Шентона, американца, для которого Париж был «сбывшейся мечтой бедного мальчугана», город теперь превратился в кошмар пехотинца. Шентон только что узнал, что его назначили головным дозорным роты, а его роте была поставлена задача возглавить наступление на Париж всей 4-й дивизии. Это означало, что сержант Шентон станет первой соблазнительной целью, которую дивизия предлагала обороняющимся в городе. Шентон» уже выполнял такую работу в другой день, 6 июня, когда вел за собой 4-ю дивизию на побережье Юта и не получил ни царапины. Сержант Шентон полагал, что это был тот запас везения, на который может рассчитывать человек в этой жизни. Пристегивая дополнительную коробку с боеприпасами к своему джипу, стоявшему у расположенного на перекрестке дорог городка Нозе, Шентон чертыхался про себя и проклинал тот день, когда услышал слово «Париж».
Ценнейшие разведданные о точном местонахождении немецких опорных пунктов
3
Дорога, по которой ехал джип Милта Шентона, казалась пустынной и опасной. Грязно-серые покосившиеся ставни на оштукатуренных домах, нависавших над узкими тротуарами, были наглухо закрыты. Единственным живым существом поблизости от Шентона была бездомная кошка, кравшаяся вдоль фасада здания. Сержанту казалось, что единственным доносившимся до него звуком был стук его собственного сердца.
Впереди Шентон увидел сине-белый Т-образный дорожный знак «Париж — Итальянские ворота», тот самый, который накануне ночью видел Дронн. Вдруг над головой Шентона со скрипом открылось окно. Он резко повернулся на звук, сбрасывая предохранитель карабина. Затем раскрылось еще одно окно, и еще одно. Откуда-то до него долетел женский голос: «Лез америкен!» Краем глаза он увидел, как к машине бросились, стуча шлепанцами, мужчина в рубашке и две женщины в халатах. Мужчина обхватил сержанта из Мэриленда и слюняво расцеловал в обе щеки.
Шентон так и не понял, откуда они все взялись, но через несколько секунд буквально каждое здание изрыгало толпы счастливых, вопящих парижан. В считанные минуты пустынные улицы заполнились плотной, ликующей, непроходимой людской массой. Там, где всего мгновение назад сержант с опаской ощущал свое одиночество, теперь он увидел, что пробиться на джипе через многоголосое море лиц, преграждавшее дорогу, было почти невозможно.
И так было повсюду.
На маршрутах продвижения 2-й бронетанковой толпы сходили с ума. Когда они поняли, что солдаты в американских касках и униформе были их согражданами; когда увидели лотарингские кресты на «шерманах», а на башнях такие названия, как «Вернон» и «Сен-Сир», их радость перешла в какое-то безумие. Девушки и дети свисали с каждого танка, бронетранспортера, машины, словно гроздья винограда. Водители джипов порой рисковали оказаться раздавленными роем людей, прыгавших на них, чтобы поцеловать, потрогать, сказать что-то. Толпы на тротуарах бросали в них цветы… и спелые помидоры, морковку, редиску и вообще все, что могли предложить. Они преследовали колонны пешком и на велосипедах; они накатывались им навстречу крикливыми волнами.
Находившийся в танке «Эль Аламейн» лейтенант Туни обнаружил, что так много людей карабкаются на гусеницы его машины, ныряют в башню, загораживают дорогу, что ему пришлось стрелять из пулеметов в воздух, чтобы расчистить дорогу. Капитану Жоржу Бюи — с покрасневшими глазами, измученному двумя бессонными ночами — его танк казался «магнитом, проходящим через кучу стальных опилок». Жан Рене Шампьон, француз из Мексики, на своем танке «Морт-Омм» добрался до площади Шатле в 8.30. Там он находился в течение «пяти наиболее памятных часов» в его жизни. Люди пели, танцевали, плакали, передавали солдатам вино и шампанское, буквально завалили машины его взвода, так что их не было видно. Девятнадцатилетний Леандр Мадори, корсиканский крестьянин, никогда не бывавший в Париже, разглядывал толпы из своей полугусеничной машины и без устали повторял: «Боже мой, какой он огромный!»