Горит восток
Шрифт:
С тех пор как поселился у него Савва, Филипп Петрович и вправду пить стал умереннее, только по рюмочке после работы и малость побольше в праздничные дни. Савва умел с ним ладить и, если все-таки Филипп Петрович перегружался, не отходил от него, пока не приводил домой.
В гости они всегда ходили вместе, к общим своим друзьям. И самым задушевным из всех был стрелочник Кузьма Прокопьевич, с которым Савва познакомился на платформе еще в день своего приезда. Филипп Петрович дня без него не мог прожить. Или поглядывал нетерпеливо в окошечко — не идет ли Кузьма Прокопьевич,
Савва тоже любил Кузьму Прокопьевича. Но отмалчиваться ему не давал, задирал острым словцом. А тот всегда незлобно отшучивался.
Зато Вере Кузьма Прокопьевич не давал проходу. Он был ее крестным отцом. Обычно все свои шутки он начинал так:
Дочка, а дочка…
Слышу я, крестный, — сердилась Вера, зная, что за этим последует.
Внучонок мне сегодня приснился. Вот эконький, маленький, — он ставил себе на ладонь коробок спичек.
А чего тебе, крестный, все один и тот же сон снится?
Часто снится — наяву случится.
Вера налетала петушком и тузила его кулаками в худую, узкую спину.
Ох, ох, — стонал Кузьма Прокопьевич, — умру и внучонка не дождусь! Пожалей, дочка…
Впрочем, долго сердиться Вера не умела. И немного погодя она уже сидела рядом с Кузьмой Прокопьевичем и, обняв его за шею, напевала свою любимую песню:
Что ты жадно глядишь на дорогу?.. В стороне от веселых подруг…
Кузьма Прокопьевич подтягивал таким же тоненьким, как н у Веры, голоском. Агафья Степановна посмеивалась:
Девоньки, а мужикам с вами попеть можно?
И вступала нарочито густым мужским басом. Потом присоединялись и Савва с Филиппом Петровичем. Песня лилась широким разливом. Савва фальшивил, и Вера досадливо грозила ему пальцем.
Кузьма Прокопьевич любил увязаться за молодежью на прогулку. Соблазнял на это и Агафью Степановну. Филипп Петрович ходил только в том случае, если в корзинку со съестным ставилась белоголовая бутылочка — «митрополит», ну, на худой конец, и с красным сургучом — «начальник станции». Кузьма Прокопьевич добровольно брал на себя все заботы насчет набора питий, яств и посуды, сам нес корзинку, сам потом собирал для костра сучья и сам торжественно жарил яичницу.
Покончив с яичницей, у тлеющего костерка оставались старшие, а молодежь мгновенно куда-нибудь исчезала: убегали в черемушник к Уватчику, если прогулка была недалекой, близ дома, или карабкались на скалы, если гулять уходили к Вознесенской горе.
2
…Вера!
Она не шелохнулась.
Верочка!.
Нет. Скорее холодный гранит ответит, чем она!
Подумать только! Пришли все вместе, как люди. И костер развели, и все остальное, как полагается…
Ну, а потом они двое ушли, хотели подняться по скалам на обрыв Вознесенки. А там, на уступах, по которым они обычно взбирались, чуть не на каждом камне сидят парни, пишут краской свои и своих подруг имена. Все
И вот час целый, наверно, одна тут проскучала. Взяла бы и ушла вниз без пего, если бы не боялась сорваться.
Потом появился. Где? Наверху, на самом обрыве! Забрался-таки. Один. Сел, свесил ножки. Молчит, посмеивается: «Думаю… Вспоминаю». Думаешь, так думай. Вспоминаешь, так вспоминай. А забыл человека, бросил на целый день одного, так не лисись потом, не припрашивайся: «Верочка, Верочка!» Да она с голоду теперь умрет на этом месте, а не встанет. Пусть он потом помучится так же, как сегодня мучилась она!
Вера!
Ишь рассыпается! Все равно…
Верочка!
Савва тихо вздохнул: крепко приморозило лед, никак не тает. Ну ладно, солнце выше взойдет — растает.
Он поднялся, отошел в глубь от обрыва и стал проверять моток бечевы. Он занял его у знакомых парней. Хорошая бечева. Новая. Немного тонковата, но его-то выдержит. Дади ему и коробку с красной краской, кисточки. Все честь по чести.
Савва захлестнул один конец бечевы за ствол сосны, ближе других стоявшей к обрыву, другим концом обмотался вокруг пояса. Баночку с краской он тоже прикрепил к поясу. Снял сапоги и остался босиком.
На самой кромке обрыва Савва еще раз проверил все и начал спускаться, держась лицом к утесу. Медленно, осторожно, вершок за вершком, отталкиваясь одной рукой от скалы и все время упираясь в нее ногами. Так он опустился на одну треть всей высоты. Погладил камень ладонью. Превосходный, как полированный, жесткий песчаник. Савва посмотрел вниз. Девушка все так же сидела спиной к утесу, обхватив колени руками.
— Ладно…
Затянув бечеву у пояса прочным узлом, Савва сильнее откинулся назад и пошел вбок по отвесной скале. Бечева, натянувшись струной, стала косо, как маятник часов в конце своего размаха. Удерживая себя в таком положении всем напряжением мускулов, Савва окунул кисточку в банку с краской и вывел на камне первую букву — «В».
Бечева больно резала спину. Песчаник царапал босые ноги. Нельзя было дышать полной грудью — не хватало воздуха. Да ничего, можно все перетерпеть. Зато…
Подражая движению маятника, Савва медленно передвигался по скале вправо и писал крупно одну букву за другой. Изобразив «Вер…», он минутку задумался, как написать: Вера или Верочка? Трудное имя! К примеру, Татьяна. Будет еще Таня и Танечка. Дарья — Даша и Дашенька. Здесь после Веры идет сразу Верочка. Для солидности падо бы написать «Вера»… Но для него-то она все же Верочка! А пишет он для себя.