Горит восток
Шрифт:
Ну, довольно, — стражник потянул ее за руку. — Спеши, баба! На свободу ведь.
Галя, Галечка! Матрена Тимофеевна… Анюта… — бессвязно бормотала Лиза. — Боже мой, боже!
Ее вывели в коридор. Как железная челюсть, позади нее захлопнулась дверь. И там, в этой смрадной пасти, остались люди. Ее друзья. А она — на свободу! К солнцу! К свету!
Какое это счастье — на свободу!
8
В кабинете начальника централа сидел седой, весь в паутине мелких морщин, приехавший из Петербурга узкоплечий жандармский полковник. Позади него в раме из тяжелого багета висел
Все в этом кабинете было массивным, тяжелым. Стол из мореного дуба, огромный, с двойными тумбами. На столе подсвечники из черной бронзы, высеченный из целой глыбы гранита чернильный прибор. Крышку стола с трех сторон ограничивала литая чугунная оградка, будто хозяин стола боялся побегов не только людей из вверенной ему тюрьмы, но и бумаг, оставленных на несколько минут незапертыми. Кресел в кабинете было немного — и тоже тяжелые, дубовые. Да они были и не нужны: всем входящим полагалось стоять навытяжку, а не сидеть. На окнах плотные темно-синие шторы. Дневной свет был здесь нелюбимым гостем.
Полковник, слегка шевеля белыми бровями, внимательно читал положенный перед ним список и сверял каждую внесенную в него фамилию с личным делом. Толстые, пухлые папки лежали сбоку высокой стопой.
У стола, по-хозяйски свободно, сидел начальник централа Лятоскович, узколобый, с тонким крючковатым носом и выдвинутым вперед подбородком, и немного поодаль — начальник иркутского охранного отделения ротмистр Гаврилов, с редкой бахромой волос вокруг блестящего желтого черепа, с глубоко ввалившимися глазами.
Полковник отбросил в сторону толстый шестигранный карандаш, которым он делал отметки в своем списке.
Ну что ж, господа, я думаю, мы можем начать?
Осмелюсь захметить, господин полковник, — сказал Гаврилов, слегка наклоняясь к столу, — что я все же не особенно верю в успех вашего предприятия.
Вздор, вздор! — не дал ему закончить полковник. — Вы совершенно не учитываете… мм…природных наклонностей человека выбирать из двух зол всегда меньшее, говоря грубо. А мягче — человек из двух предложенных ему решений всегда выбирает более благоприятное для него. Это аксиома. Или вы требуете доказательств, ротмистр?
Господин полковник, все это, безусловно, убедительно. Однако иногда, и даже часто, бывают аномалии, отклонения от этого в общем верного правила. Я имею в виду…
Пример Суворова? Мне передавали ваше остроумное замечание. Суворов предпочитал солдатский обед генеральскому. Да. С вашей точки зрения, это отклонение от названного мной правила. Согласен. Но это был Суворов! И для него это было не внутренним побуждением, а внешним приемом. Назовите-ка мне лучше рядового солдата, который отказался бы съесть генеральский обед вместо своего, солдатского.
Я думаю, что и в данном случае отклонения от вашего правила вполне возможны.
Полноте! Вы спорите из простого упрямства. Я приведу вам другой пример. Писатель Достоевский, осужденный па смертную казнь за участие в заговоре против правительства, будучи помилован, стал не разрушителем государственной власти, а поборником ее. Что? Есть и еще примеры.
Декабристы? — чуть посмеиваясь спросил Гаврилов.
Декабристы, вы говорите? Нет. Это не сравнение. Что же, вы хотите
Полковник встал, поправил китель, прошел к окну. Гаврилов уже успел раздвинуть шторы. Отсюда видна была вдали уходящая в бесконечность зелень лесов, ближе, пересеченные мелким бсрезииком, лежали открытые луга.
Обратите, господа, внимание на этот пейзаж, — сказал полковник, вынимая из кармана платок и аккуратно вычищая им нос, — отсюда видно несколько больше, чем из окна камеры. Воздействует или не воздействует этот пейзаж на бабу, выросшую вот среди таких же полей и лесов? Как вы думаете?
Может и не подействовать, — скептически заметил Лятоскович.
Полковник сдержанно рассмеялся.
Вы разделяете мнение Гаврилова? А я вам скажу другое. Полковником Зубатовым проделан уже массовый опыт привлечения на свою сторону рабочих. И очень удачный опыт, господа. Защиту интересов рабочих от посягательств на них частных предпринимателей берет на себя жандармский корпус. Иначе говоря, государственная власть. Вы понимаете, что это значит? Рабочие видят в правительстве не врага своего, а друга, союзника, защитника. Отпадает сама основа для революционных потрясений.
Но полная гармония невозможна, господин полковник, — возразил Гаврилов. — В мире всегда борются два противоположных начала.
А! — с чувством абсолютного превосходства воскликнул полковник. — Кто вам это сказал? Именно гармония — естественное состояние мира. А всяческая борьба — нарушение естественных законов. Нужно вернуть миру состояние свойственной ему гармонии. Той гармонии, — он широко повел рукой, — что существует извечно, подобно движению планет.
Планетам не ненужен хлеб и штаны, — вполголоса буркнул Гаврилов, глядя на носки своих сапог.
Вы что же, становитесь на защиту революционеров?
Наоборот, если бы мне позволяли законы, я их всех до одного перевешал бы! Не верю в умиротворение! Не верю потому, что они борются за самое для себя насущное, то, чего мы им никогда не дадим…
Бесполезные споры! — небрежно махнул рукой полковник. — Приступим к делу.
Совершенно бесполезному, — чуть громче сказал Гаврилов.
Я приехал не только ради этого, но у меня есть разрешение его высокопревосходительства господина фон Плеве, и я действую в соответствии с предоставленными мне полномочиями, — уже сухо сказал полковник. — Господин Лятоскович, арестанты приготовлены?