Горькая полынь. История одной картины

Гомонов Сергей

Чтобы отвлечься, чтобы забыть, Эртемиза бросилась наверстывать упущенное, с головой погрузившись в работу и выполняя заказ за заказом, однако безмолвная Горгона не желала отступать, своим магическим взором настигая ее даже во сне. И что это были за сны, силы небесные! Лишь Ассанта оценила бы их по достоинству, и именно потому Эртемизе и в голову не пришло бы даже намекнуть о них любвеобильной подруге, и без того замучившей ее намеками по поводу идальго, который якобы ждал и никак не мог дождаться ответа на свое признание. Больше того: после этих сновидений ей совестно было и взглянуть на реального кантора. Он, безусловно, ужаснулся бы,

даже просто заподозри ее в подобных фантазиях, пусть Эртемиза и не была в них повинна — скорее всего, то, что ей снилось, имело в своей основе происки ее мыкающихся без всякого дела химер, которым было скучно просто так дразнить занятую по уши хозяйку, не получая от нее в ответ никакого внимания.

Смертью новорожденной двойни детей Стиаттези череда утрат не закончилась. В середине весны Эртемизе доставили письмо, где сообщалось о смерти ее мачехи, — написал известие младший брат, Франческо, кое-как обученный грамоте; Горацио Ломи по-прежнему молчал. Вспомнив о том, как выручила ее Роберта на судебном процессе с Тацци, художница не могла не поехать на похороны и хотя бы так воздать ей долг благодарности, несмотря на нежелание видеться и разговаривать с отцом. Они с Аброй собрали девочек, ну а в последний миг с ними решил отправиться и Пьерантонио, чем удивил и супругу, и служанку. Им еще подумалось, что это неспроста, да впопыхах о той опаске они позабыли, и это было их ошибкой.

По приезде в Рим Карло, сводный брат, со слезами на глазах обнял Эртемизу. Он сделался ученым и вопреки ее юношеским пророчествам избежал участи подкаблучника — мать так и не успела заняться устройством его семейной жизни. С приоткрытым ртом он слушал рассказ сестры о Галилее и его открытиях в области небесной науки, а с племянницами был необычайно нежен, чем растрогал не только Эртемизу, но и обычно смешливую в таких делах Абру, которая излишне покладистых мужчин считала слабыми и потешными. Перед отпеванием они тихонько вспоминали былые дни, вздохнул Карлито и о молочном своем братце, чья жизнь пять лет назад оборвалась столь рано и трагически из-за выстрела недотепы-полицейского. К отцу Эртемиза так ни разу и не подошла, а он, пряча глаза, старался держаться подальше от нее.

Во время службы в церкви Санта-Мария-делла-Кончеционе она краем глаза увидела мелькнувшую у входа, за спинами прихожан, темную фигуру в широкополой шляпе. Художница не смогла разглядеть, кто это был, но отметила про себя, что одет незнакомец был на испанский манер и старался быть незаметным — во всяком случае, для нее. Этого же человека она увидела и на Аппиевой дороге, когда они свернули на кладбище, где предали земле останки бедной Роберты: он сделал вид, будто идет мимо, но явственно смотрел в сторону собравшихся у могилы, держась при этом на почтительном расстоянии.

— Посмотри, — шепнула Эртемиза Абре. — Кто это может быть?

Служанка покосилась в сторону дороги:

— Вы про кого это, мона Миза?

— Мужчина возле туи с раздвоенной вершиной — он человек или призрак?

— Там никого нет, — удивилась Абра. — Сами глядите.

Там никого не было. Эртемиза встряхнула головой. Значит, это снова был розыгрыш альраунов, воссоздавших перед нею мираж в виде покойного Меризи, — это был несомненно он, в своем старом дорожном плаще и потертой шляпе. Она перекрестилась.

Все время, что они пробыли в Риме, Стиаттези вел себя разгульно и вызывающе. Братья Эртемизы смотрели

на него с недоумением, дядюшка Аурелио только покряхтывал с досады, а тетя Орсола, не выдержав однажды, спросила племянницу, откуда у той столько терпения.

— Я хочу подать его святейшеству прошение о разводе, — сквозь зубы ответила тогда Эртемиза, но тетушка лишь недоверчиво покачала головой и была права в своем скепсисе: понтифик отказал, почти не глядя.

Перед самым возвращением Пьерантонио пропал, словно провалился сквозь землю, и искать его жена не стала, решив, что нелегкая унесла муженька во Флоренцию прежде них, — уже за одно это ей, нелегкой, спасибо. Однако все оказалось не так просто: по возвращении в столицу Тосканы Эртемиза и Абра узнали, что Стиаттези, заложив их дом, перед отъездом его проиграл. В качестве недостающей оплаты долга новый хозяин изъявил желание оставить себе находящиеся в мастерской картины — как он, далекий от мира искусства, думал, кисти Пьерантонио. Вместе с остальными он забрал и «Горгону».

Эртемиза ушла к набережной, села на парапет и, закрыв лицо руками, разрыдалась. Впервые наблюдая такое изъявление чувств у матери, заревели и Пальмира с Пруденцией, а служанка, мечась между ними, уже не знала, как поступить. Художница вдруг вскочила на ноги, сжала кулаки и, срывая голос, истошно закричала. Хриплый крик ее пронесся над волнами Арно, редкие прохожие изумленно останавливались и озирались по сторонам, а лодочники переставали грести, оглядываясь на берег, где, одиноко ссутулившись, плакала какая-то женщина в траурном одеянии. «Помер, видать, кто-то у нее», — решили все, и на том отправились восвояси каждый по своим насущным делам.

— Подождите меня здесь, мона Миза, — сказала Абра, велела девочкам стоять возле обессилевшей от крика матери и куда-то убежала.

Вернулась она нескоро, зато в сопровождении Джанкарло и второго слуги, которых знала где искать. Эртемиза и дочери, обнявшись, сидели на вещах, а маленькая Пальмира и подавно дремала у мамы на коленях.

— Ну-ка, парни, взялись и потащили! — скомандовала Абра, подхватывая саквояж с одеждой.

Джанкарло подобрал на руки девчонок, Беттино — самые тяжелые коробки, а Эртемизе досталось остальное, по мелочи, что она и взяла с земли машинально, без всякой надежды во взоре и даже не спросив Абру, куда они направляются.

На дороге их ждала повозка, погрузившись в которую, слуги отвезли их в поместье вдовы Мариано. Та, узнав от Абры о случившемся, сразу предложила им снимать у нее часть дома, которая пустовала, и очень обрадовалась, когда Эртемиза кивнула, не в силах даже принести ей полагающиеся извинения. Но никто не испытывал большей — и тайной! — радости, чем юный воспитанник доньи Беатриче, синеглазый и звонкоголосый Дженнаро Эспозито…

…Стояло жаркое и удушливое лето: июнь нынешнего года выдался совсем без дождя, и в Тоскане опасались прихода засухи.

Ее светлость Кристина Лотарингская, матушка Великого герцога Тосканского, вошла в загороженную лесами базилику с многочисленной свитой придворных и отыскала взглядом сидящую на доске под самым потолком в своем перепачканном платье художницу Чентилеццки: та сосредоточенно переносила изображение с картона на верхнюю часть стены, накалывая булавками грунт.

Маркиза Антинори стояла по правую руку вдовствующей герцогини, скромно потупившись в пол и скрывая загадочную улыбку на алых губках.