Горькие травы Чернобыля
Шрифт:
Климчук, прищурившись, посмотрел на меня и с нажимом в голосе продолжил:
– В палисадники не заходить, в траву не лезть, ногами по пыли не топать, с земли ничего не поднимать и "сувениров" из города не брать. За непослушание - расстрел.
Все рассмеялись. Я насупился: кажется, меня все считали малолетним дурачком.
– Скажи лучше, чего намерил-то?- спросил Шебаршин, самый молчаливый из всей компании.
– Грунт 50 рентген, асфальт примерно 20, - лениво сказал Володя.
– А вот воздух - сто.
Кажется, машину слегка тряхнуло, потому что все вздрогнули
– Сто миллирентген, - садистским тоном объявил Климчук,- в городе между домами, думаю, будет меньше.
Все опять рассмеялись. Отец зачем-то открыл кофр кинокамеры, щелкнул замком:
– Может уже закроем лекцию и поедем?
– Куда изволите?- шмыгнул носом Климчук.
– Направо дорога на станцию, налево, через путепровод, - Припять.
– В город,- решил отец.- Немного поснимаем, там посмотрим.
Никто не возражал. Стартёр молодецки взвизгнул и двигатель запустился молниеносно.
– Движок - зверь, - гордо сказал Климчук,- ребята в Киеве перебирали. И машинку хорошо почистили от "грязи".
– Хорошо, хорошо, а три рентгена вынь да положи,- сердито сказал Лельченко.
– Так это сегодня на трассе насобирали, пылюки-то сколько, - обиделся Володя.
"Рафик" тронулся и стал быстро набирать скорость. Асфальт был добротный, советский, ни ямок тебе, ни трещин.
Через пару минут мой взгляд уперся в красивую вывеску с правой стороны шоссе: "Чернобыльская АЭС им. Ленина". Вдали, наверное, километрах в трех, среди крон деревьев, был хорошо различим знакомый по репортажам программы "Время" ослепительно-белый комплекс атомной станции. Его окружали ажурные мачты распределительных ЛЭП, по которым давно не бежал ток. А вот и он - пресловутый библейский зверь двадцатого столетия - разрушенный реактор четвертого энергоблока. Вентиляционная труба и, рядом, безобразная чернота конструкций снесенного взрывом машзала, скрывающая жерло реактора.
"Рафик" слегка сбросил скорость. Негромким, таким родным для уха звуком жужжала 16-миллиметровая кинокамера отца. Телекамера Шебаршина работала бесшумно. Все как-то виновато молчали.
Вдруг микроавтобус резко свернул влево и, исполинское атомное чудовище, порождение гения и безумства человека, исчезло из вида. Замолчала и камера.
– В Припять, так в Припять,- невнятно пробурчал Климчук, вновь набирая скорость. Стрелка спидометра подползала к сотне и останавливаться на достигнутом явно не собиралась. "Рафик", как пришпоренный, влетел на мост.
– Давай, гони, гони, родной, - тихо сказал Лельченко,- поганое место, ребятки.
– Здесь облако взрыва прошло, вы рассказывали,- я приподнял респиратор.
– Вова, можешь померить - сколько здесь?
– Щас, вот отпущу баранку, остановлюсь и буду мерить,- взорвался Климчук, - Вон у тебя свой ДКП, меряй, измеритель ты хренов!
Я вытащил из кармана свой ДКП-50, дозиметр в виде авторучки. Утром такой получил каждый, уже заряженный.
В окошке дозиметра тонкая константановая нить невозмутимо держалась на нуле. Я задышал ровнее. Тем временем "РАФ" благополучно миновал путепровод.
–
– заинтересовался Шебаршин.
– Много, - глухо сказал Лельченко, потирая пальцами виски.
– В первые дни шкалило за тыщу. Но мост регулярно моют, теперь гораздо меньше.
Николай Григорьевич потянулся к термосу и вновь монотонно и мрачно заговорил:
– Здесь в первый день трое пацанят погибли. Ну, школьники. Выехали на велосипедах на мост - смотреть, как четвертый блок полыхает. А ночью над мостом прошла труха реакторная, мать его! Светило страшно. Да и сам реактор стрелял, как из пушки, нейтронами, гамма-лучами и черт знает чем еще...Вот пацаны стояли и смотрели, пока им плохо не стало. Так на асфальт и попадали. Привезли их в санчасть - каждый по 2500 рад схватил. Ничего сделать не смогли. Черные стали, как угли. Ядерный загар значит.
– Что дальше было?- спросил я.
– А ничего не было. В цинковых гробах закопали,- Лельченко отвернулся.
Я похолодел и вновь натянул респиратор. Шебаршин и отец подавлено молчали.
Лишь на Климчука рассказ Лельченко не произвел никакого впечатления, он уже и наслушался, и насмотрелся всякого. Наоборот, Володя весьма жизнерадостно хохотнул - в зеркале от него не укрылся тот факт, что я вновь положил выше колен свой верный "ФЭД", четвертую модель, мечту юного фотографа.
В следующее мгновение микроавтобус остановился.
– С приездом нас,- торжественно объявил Володя,- Припять. Проспект Ленина. Перекур?!
"Было бы неплохо". Мысль мелькнула в голове и с сожалением распрощалась. Сигареты "Золотой пляж" и коробок гомельдревовских спичек были изъяты батькой еще в аэропорту Симферополя. В качестве компенсации был выдан щелчок в лоб.
Впрочем, Климчук закуривать и не собирался. Первым делом он приспустил стекло и вытащил "за борт" датчик радиометра. Водил по воздуху, глядел на стрелку, пересчитывал чего-то в чего-то и, наконец, объявил:
– От 40 до 60 миллирентген воздух. Выходим, купаемся, загораем! Одно из самых чистых мест в городе. Я его еще на прошлой неделе приметил. Пока ветер не с площадки, хрюкальники всем можно снять!
Обстановка сразу разрядилась. Все вышли из салона размять ноги. Володя кинулся к "Рафику" и, сунув руку в бардачок, извлёк на свет божий круглую металлическую коробку. Внутри оказалась мятая пачка сигарет "Прилуки". Климчук закурил, а я сглотнул слюну. Просить сигарету при отце было нереально.
Кроме Володи, курящим оказался еще и Лельченко. На правах старшего он вытянул сигарету из пачки без спросу.
– А зачем коробка?- заинтересовался я.- Чтобы лучи не проникли?
– Именно. Как это ты только догадался?- съехидничал Климчук.- Табак, он, брат, абсорбирует из воздуха всю "грязь". Вон точно, как твои патлы под беретом. Потом придется башку мыть и стричь " под канадку". Как минимум.
– Не буду,- мрачно буркнул я, - под беретом же...
Отец и Шебаршин препирательств не слушали. Схватив камеры, они понеслись через площадь к ближайшему скверу, над которым возвышалось колесо обозрения.