Горькое вино Нисы
Шрифт:
Чего он боялся? О чем я могла разболтать?
О девочках, о похождениях его? Репутацию на работе берег? Вряд ли… О служебных его делах я и не знала ничего. Деньги у него всегда были, много денег, он их не жалел, тратил с легкостью. Но откуда они у него — не знала. Как-то раз, правда, он проговорился. Это было на море. Выпили хорошо, закуски он привез из ресторана отменной — целую банку паюсной икры, мы ее ложками ели, Валечка повизгивала от удовольствия: „Игорь, вы бог!“ А он посмотрел на нее снисходительно и сказал с непонятной злобой: „Что — бог? Бог — абстракция. Попробуй выпроси у него хоть вонючую кильку.
Мысли эти еще моих страхов прибавили. С вечера выпью — самой смешно делается: чего испугалась, дура? Да и кто сейчас не тащит? Он один, что ли… А среди ночи проснусь — хоть волком вой, до того жутко становится. Лежу одна в пустой квартире, к ночным шорохам прислушиваюсь, все кажется, будто кто-то за дверью стоит. За Игорем пришли? Они же не знают, что он здесь уже не живет…
Часы на стене: тук-тук, тук-тук… Время мое отсчитывают. С каждым мгновением жизнь короче делается. Верно ведь — не думай о секундах свысока. Да и вообще о чем свысока думать можно? Ни о чем. Все свое значение имеет, даже самая малая малость. И ничто бесследно не проходит.
Тук-тук, тук-тук… Страшно. Хорошо, если коньяк в бутылке остался, один глоток — и все страхи разгоняет. „Коньяк возвышает“. Но какие деньги надо иметь, чтобы каждый день покупать бутылку… При моей-то зарплате не разгуляешься. А Игорь не появлялся и не звонил больше. Даже на Восьмое марта не поздравил.
Я решила продать телевизор. В комиссионке его почти задарма взяли. А на прилавке он и не появился, я специально зашла посмотреть. Видно, сразу же нашелся покупатель. Может, приемщица руки погрела. Ну, да черт с ней. Главное, я опять была при деньгах. Соню и Зину пригласила в ресторан, угостила щедро, пусть не думают, что без Игоря пропаду. И он пусть не воображает, ведь передадут же обязательно.
После того вечера как-то подружились мы. Если где зрелище интересное — втроем. Но потом произошел казус. Затащили они меня в свою компанию. Я в ужас пришла — мальчики и девочки, я среди них самая старшая, хорошо еще тетей не называли. Один мальчик, по имени Славик вызвался проводить меня. Даже под руку взял, неумело так, сам смутился. Но вино в голове еще не выветрилось, стал пошлости какие-то говорить. „Дурак ты, дурак, — думаю, — куда лезешь?“ И предлагаю:
— Вот мой дом. Ты, конечно, зайдешь?
— Да я… если вы… — залепетал он растерянно.
— И ночевать у меня останешься. Время-то позднее.
Стараюсь игривость своему голосу придать, завлекательность, а сама уж рассердилась не на шутку, его и себя проклинаю.
Вижу: мальчик распалился, голову теряет, обнять меня пытается. Бормочет:
— Я
„Эх, ты, — думаю, — как у тебя просто. Уже и „люблю“. И будь на моем месте другая…“
— Иди-ка ты домой, милый, говорю ему. — А то родители заругают. Да и уроки небось не приготовил.
У Славика губы затряслись от обиды.
Потом мне жалко стало паренька, не надо бы с ним так.
С тех пор между мной и девчонками будто межа пролегла. В кино или на приезжую эстраду — тут мы вместе, а если интим какой — врозь, и без обид.
Снова осталась я одна.
Университетскую компанию растеряла. Девчонки разъехались кто куда, замуж повыходили. Как-то встретила Светку Козорез. Обрадовалась, слов нет. Сели в скверике на скамейке. Как? Что? Где? Оказывается, она и не Козорез теперь, а Волкова, по мужу. Смеется: „Съел волк козу“. В одной школе с мужем преподают, он у нее математик. „Не надоело? — спрашиваю. — Какие нервы с детьми надо иметь…“ — „Да ты что, — удивляется. — Это так интересно“. Стала мне про учеников своих рассказывать. Я спрашиваю: время как проводите? А она мне радостно, словно про Сочи вспомнила: „Какое там время — с утра до ночи занята, спать не знаю когда“. Скучно мне стало. Светка мне телефон оставила, да я не позвонила. Зачем?
Помаленьку распродавала вещи. К майским праздникам отнесла в ломбард хрусталь. Пусто стало в квартире, неуютно. Когда не было денег на коньяк или хотя бы на вино, принимала снотворное, иначе не уснуть. А ночи такие длинные в одиночестве.
Об Игоре старалась не вспоминать, — чего старое ворошить, возврата к нему нет. Заново жизнь надо было строить. Только вот — как? И с кем? В богадельне нашей, в архиве, один-единственный мужчина, и тот уже на пенсию готовится. Где они, женихи? Не на танцы же в самом деле ходить.
Да что — женихи, просто посидеть, как говорится, за рюмкой чая не с кем.
Сосед как-то позвонил, утюг попросил. А когда возвращал, коробку конфет преподнес. Я его в квартиру пригласила, он покуражился для вида, но вошел, присел скромно. Раньше я его только мельком видела. Он недавно въехал: Анна Ефимовна умерла, он занял ее квартиру. Пожилой уже, степенный, на научного работника похож. А оказалось — бывший поп. Это он сам сразу сказал. Я ему в шутку:
— Наставьте на путь истинный, батюшка.
— А истинный — тот, по которому идти хочется, — ответил, не раздумывая. — Что по душе — то и хорошо, то и угодно богу.
— А вы верите в бога?
— Так это как его понимать. Ведет же кто-то нас по жизни, то так, то этак поступать заставляет. Кто-то или что-то — какая разница. И как назовешь — тоже не суть важно. Но — блажен, кто верует. — Он засмеялся и посмотрел озорно: — Извините, это я шутку вспомнил. Знакомый у меня говорит: блажен, кто ворует. Одна буковка, а как все меняет…
Может, окажись соседом кто иной, не этот, все бы у меня вышло иначе. А он вроде и безвредный. Потом он еще заходил, я сама зазывала. Посидит с полчасика, чашку чая выпьет, расскажет что-нибудь, мне и полегчает. Не приставал, пошлостей не говорил, не набивался в друзья. И о спиртном не заикался. Я сама как-то предложила.
— Вам крокодил не снится? — спросила я его.
— Какой крокодил? — Он готов был к шутке и уже улыбался, как водится.
— Зеленый-презеленый. Песня такая есть.