Горловка. Девятьсот пятый
Шрифт:
Такого жалкого врага.
И Угринович, видя это,
Молчал и нервничал слегка.
Рассматривая оборванцев,
Он понимал, что этот сброд
Едва ли представлял повстанцев,
Не тот пред ним стоял народ.
Скорее местное отребье,
Примчавшееся под шумок
От скуки, бедности, бесхлебья
Помародёрствовать чуток.
А вот дружины – отступили,
Борцы идейные – ушли.
Они солдат не победили,
И
Остались мелочь и короста,
Что не сумела убежать.
Возможно, следует их просто
Чуть припугнуть и разогнать?
А также следует, наверно,
Перед разгоном тех ворюг
Заставить присягнуть на верность
России, вере и царю.
Так было сделано. Чумея,
Народ пел гимн и присягал.
«Послушайте! – шепнул Корнеев, –
А я б их так не отпускал!»
Пехотный капитан, сбиваясь,
Стал Угриновичу вещать,
Что, дескать, нужно негодяев
Всех непременно задержать.
«Неблагодарное занятье…
У нас не так уж много сил,
Чтоб посадить и охранять их? –
Так Угринович говорил. –
Что будет, если инсургенты
Опомнятся и соберут
Своих сторонников? Моментом
Они нас попросту сметут.
Давайте побыстрей закончим
Наш балагано-маскарад,
И вон из Горловки. Чтоб к ночи
Отсюда удалить отряд».
* * *
И через час уже, – заставив
Покинуть станцию народ,
Отряд садился в поезд, сбавив
Своей победы оборот.
Казачья сотня поспешила
Ретироваться в свой удел.
Страстей кипение остыло,
Посёлок быстро опустел.
Шок от случившегося, может,
Людей и сдержит до утра.
А далее – как бог положит –
Начнётся «смутная пора».
Так думал Угринович, глядя
Как исчезает позади
Лихая Горловка в наряде
Навьюженного конфетти.
Огни пожаров было даже
Пургой беснующей не скрыть.
Был этот день кровав и страшен.
А мог ли он таким не быть?
P.S. Судьба других участников Горловского боя: капитанов Угриновича, Корнеева, пристава Немировича и прочих, кого советская историография не сильно жаловала в силу принадлежности их к противоположному лагерю, - автору не известна. Знаю, что впоследствии Угринович давал показания в суде, где ему в частности пришлось давать разъяснения, почему он отпустил арестованных бунтовщиков.
16 (29)
Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода
16 (29) декабря 1905 года. За сутки до поражения восставших.
Сергей Тоткало и Александр Кузнецов-Зубарев перед расстрелом рабочих Горловского машзавода
Весёлой радости в излишке
Дарует снежная зима,
Когда для каждого мальчишки
Найдётся развлечений тьма:
Игра в снежки, катанье с горки,
Забавная возня на льду, –
Веселье, крики и восторги
Слышны порою за версту.
Но этот год к обычным детским
Увеселениям додал
Подборку игрищ неважнецких,
Что взрослый мир наизмышлял:
Волненья, стачки, беспорядки,
Погромы, смута, мятежи, –
Таков он перечень некраткий
Умов броженья и души.
А детям что? Им часто в радость
И митингов базарный смрад
И романтическая сладость
От пыли первых баррикад.
Для них безумие погрома,
Испепеляющий пожар,
Угли разграбленного дома –
Нежданного веселья дар.
И наш герой Сергей Тоткало
Ребёнком был с того числа,
В ком жило детское начало
Не разделять добра и зла.
Он был мальчишкой из мальчишек.
В колонии машзаводской
Таких задорных ребятишек
Огромный и галдящий рой.
Весёлых, ловких, вёртких, юрких,
Пробраться могущих легко
Во все углы и закоулки,
Как нить в игольное ушко.
Те дни декабрьских забастовок
Они заполнили с лихвой
Распространением листовок
И просто детской беготнёй.
Обыкновенные забавы
И удовольствия зимы
Затмились важностью лукавой
Событий правых и неправых,
Что тешат детские умы.
* * *
В день злополучного расстрела,
О коем речь сейчас пойдёт,
Сергей и прочие пострелы
Гурьбой примчались на завод.
У стен заводоуправленья
«Котёл народных масс» бурлил,
Хотя причиной возбужденья
Как-будто слух хороший был.
Лоэст, директор машзавода,
Чтоб забастовку прекратить,
Внял настояниям народа
И согласился уступить.