Горнист первой базы
Шрифт:
— Хочешь быть горнистом? В лагере?
— В лагере? Не понимаю!.. — Борька так вспыхнул, что мне стало неловко и я отвернулась.
— А где этот лагерь?.. А кто ты такой?.. Подумаешь… — бормотал он.
— Ну, в таком случае прощай. Пошли, Инка, — обратился ко мне Дима.
Борька сошёл с крыльца, догнал нас и, дёрнув за рукав Димку, снова начал что-то бормотать. Выглядел он довольно жалко, и я отлично понимала причину его состояния. С одной стороны — в лагерь ему, видно, очень хотелось поехать, с другой — не мог же он при мне просто взять да согласиться. И, наконец, самое главное — Борькины милые родители! Как-то они посмотрят
Мы шли очень быстро, и Борька с трудом поспевал за нами.
— Подожди! — остановил он Димку. — Я… я согласен.
Димка оглядел Борьку критическим взглядом с ног до головы:
— В порядке пионерской дисциплины приказываю тебе снять «джимми» и вообще всё это пижонское барахло. Завтра явиться в восемь ноль-ноль, в полной пионерской форме, в галстуке, с вещевым мешком. Сбор возле Черепановой горки.
Дима поднял над головой руку, и, загипнотизированный его пристальным, повелительным взглядом, отдал салют и Борька.
На другой день боевым пионерским строем мы вышли в путь. Впереди шагал знаменосец, а за ним горнист Борька. На нём была юнгштурмовка с портупеей, галстук, а за спиной — вещевой мешок. Теперь Борька отличался от нас только своей толщиной. За Борькой шёл барабанщик, а справа шагал Коля и звонко командовал:
— Левой! Левой!
Когда барабанщик умолк, мы запели. Но в этот раз не «Барабанщика» и не «Марш Буденного». Мы запели песню, слова которой придумала я, а мелодию сочинил Коля. В песне этой говорилось о лесах и долах, о том, что пионеры должны изучать военное дело. После каждых трёх куплетов следовал припев:
Стройте ряды пионерские тесно. Флаг, нам приветом кивай, Ну-ка, ребята, походную песню Там впереди запевай.Теперь я понимаю, что это была очень наивная песня, что нельзя сказать «флаг, нам приветом кивай». Но тогда… Тогда я не чувствовала земли под ногами, когда отряд грянул мою походную.
В село мы пришли вечером. Переночевали в клубе, а рано утром отправились в лес. Расставили там палатки и стали строить лагерь. Сначала мальчишки под руководством Коли построили забор, потом линейку с мачтой для флага.
Я незаметно наблюдала за Борькой. Он трудился вместе со всеми, и настроение у него было очень приподнятое.
После вечерней линейки Борька стал на пригорке, приложил горн к губам и «Спать, спа-ать по па-лат-кам», — прозвенела над лесом звонкая и чистая мелодия.
Мне же захотелось не спать, а сидеть всю ночь у костра, смотреть на звёзды, рассыпанные по небу, слушать, как тихо перешёптываются сосны и мечтать о чём-нибудь красивом и несбыточном. Неохотно побрела я к своей палатке и… лицом к лицу столкнулась с Борькой.
— Селёдка! Паршивая селёдка! — нараспев крикнул Борька и, ударив меня горном по спине, исчез. Мое радостно-мечтательное настроение сразу улетучилось.
Утром меня разбудил тот же чистый, звенящий голос горна.
Я, Липа, Катя и Вера быстро вскочили и выбежали из палатки. Оказывается, мальчишки успели уже искупаться в речке и теперь складывали из кирпичей печку. Когда мы поравнялись с ними, Борька громко крикнул:
— Привет, яичница!
Мальчишки добродушно рассмеялись. Вероятно, это прозвище показалось им очень остроумным. А подруги, увидев моё страдальческое лицо, поняли, что творится в моей
— Да плюнь ты на него!
— Не стоит внимания обращать на такого дурака!
— Толстяк противный!
Это было справедливо, но утешить меня не могло. Главное, я окончательно утратила покой. Я не знала, чем поддеть Борьку. В городе он был толстым, ленивым и по целым дням уплетал сдобные крендели. А тут лень его как рукой сняло. Ел он с аппетитом, как и все мы, одну пшенную кашу и суп, и поэтому с каждым днем худел и стройнел. К слову сказать, обещая нашим родителям высококалорийное питание, Коля преувеличил. Мы не поправились на три килограмма каждый, а, наоборот, все сильно похудели. Но какое это имело значение, когда всё было так хорошо! Старый лес, трава, осыпанная брызгами сверкающей росы, речка, весёлый костёр… Да, всё это было чудесно, если б не Борька! Он портил, мало сказать — портил, он отравлял мне жизнь. Как и прежде, голова моя пылала от его щелчков, в волосах торчали колючки, и я постоянно ходила, пугливо озираясь по сторонам, — не выскочит ли из какой-нибудь засады Борька. А он действовал коварно: нападал на меня тогда, когда я случайно оказывалась одна. Выскочит, скрутит руки, надаёт «марафончиков» по лбу, крикнет «яичница» или «селёдка» — и исчезнет. Конечно, можно было бы пожаловаться вожатому. Но самолюбие мне не позволяло это сделать! В конце концов терпение мое лопнуло, я сложила свои нехитрые пожитки в вещевой мешок и решила тайком уехать из лагеря. Именно в тот день, когда мы сидели на берегу речки и я мысленно со всем прощалась, Дима мрачно проговорил:
— Лежим на солнышке, животы греем, как буржуи. Никакой общественно полезной работы. Так можно ожиреть и вообще…
— Да, — поддержал его Коля. — Не знаем, что на свете белом делается. Сходить нужно в село и посмотреть, что там и как.
В тот же день Коля и Дима отправились в село. Вернулись к вечеру. Собрали нас на линейку и доложили обстановку. Оказывается, в селе девятнадцать неграмотных и малограмотных крестьян. Был у них пункт ликбеза. Но учитель уехал, и всё дело разладилось. Никто сейчас не занимается с неграмотными.
— Так вот, — сказал Коля. — Мы сказали в сельсовете, что приехал из Киева отряд культармейцев. Двадцать человек. За лето обещаем наладить работу ликбеза. Как вы считаете, правильно мы поступили?
— Конечно, правильно! Ура! — обрадованно закричали мы.
Коля стал называть фамилии неграмотных крестьян и пионеров, которые к ним прикреплены.
— Завтра все мы пойдём в село знакомиться с нашими учениками, — сказал Коля. — А теперь, товарищи, спать. Где горнист?..
Обычно в это время Борька трубил «сон».
— Борька! Куда ты запропастился?
— Сейчас… — вяло отозвался Борька, побежал за горном и протрубил:
— Спа-ать, спа-ать по па-латкам…
Но в этот раз горн пел очень скучно, так, словно он охрип или что-то в нём оборвалось. Впрочем, никто, кроме меня, этого не заметил. И никто, кроме меня, не обратил внимания на Борьку, на то, как идёт он, спотыкаясь по лесу, хлещет веткой сосны и что-то сердитое бормочет себе под нос.
И вдруг я поняла, почему Борька разозлился. Ведь Коля забыл внести его в список культармейцев! Очень просто. Неграмотных-то девятнадцать, а нас вместе с Борькой — двадцать. Представьте себе, я пожалела Борьку! Да, я пожалела своего мучителя и тирана. И сама не знаю, как это случилось, но я обратилась к нему: