Горнист первой базы
Шрифт:
— Слушай, Борька…
Он посмотрел на меня зло и презрительно, ударил палкой по ёлочке:
— Пошла вон…
Но я не испугалась:
— Борька, послушай… Давай вдвоём будем заниматься с моей тётенькой. День ты, день я. Ладно?
Борька медленно поднял руку с веткой и задумался. Вероятно, не решил, что ему делать: хлестнуть сосну или же меня… Дать мне «марафончик» или согласиться на моё предложение.
— Пошла вон… — но уже без прежней злости сказал Борька.
Когда же я отошла на несколько шагов, он догнал меня и вполне миролюбиво спросил:
— А
Но на следующее утро, когда мы пошли в село, Коля и Дима поехали в Киев, в правление общества «Долой неграмотность». Возвратились через два дня. Они привезли буквари «Червоний прапор», тетради, читанки для малограмотных, карандаши, ручки.
И закипела работа! Теперь у нас не было ни минуты свободной. То мы занимались со своими учениками, то готовились к занятиям, то ездили в город на консультацию в правление общества «Долой неграмотность».
Наша с Борькой ученица — Параска Ивановна Костенко, тетя Парася, как мы её называли, — была маленькая, худенькая и седенькая. Несмотря на то, что она была совсем одинокой и очень бедной, она не унывала, всегда шутила, сыпала всякими прибаутками.
Можно было бы написать целую книгу о том, как мы с Борькой ликвидировали неграмотность тёти Параси, и было бы в этой книге немало грустных и смешных страниц. Скажу только, что через полтора месяца наша ученица уже умела по складам читать и писать своё имя. И ещё что: как ни странно, но Борькой она была больше довольна, чем мной. У меня не хватало терпения и усидчивости. Часто наши уроки кончались тем, что я закрывала букварь и начинала ей вслух читать что-нибудь интересное. Борька же занимался по строго педагогической системе. Тётя Парася раскрывала букварь и медленно, почему-то нараспев, начинала читать:
— Ны, а — на… Ты, о — то… на току… бы, у — була робота.
Борька терпеливо слушал, кивая головой.
— Ну а теперь, тётя Парася, посчитайте, сколько слов напечатано. Посчитали? А теперь будем учить слоги. Возьмём слово «машина». Разобьём его на частицы.
— Ма, — начинал Борька. И тётя Парася и Борька, согласно кивая головами, дружно и старательно выговаривали:
— Ма-ши-на.
С тех пор, как Борька стал заниматься с тётей Парасей, у него пропал интерес к «марафончикам» и всяким обидным, оскорбительным прозвищам. Ведь нас теперь объединяла с ним одна цель, одна задача: научить тёмного, неграмотного человека читать и писать.
Однажды произошёл такой случай: было очень жарко, и все ребята побежали на речку. Я дежурила по лагерю и стояла на вахте у калитки. Чтобы скорее прошло время, я сочиняла стихи и так увлеклась этим занятием, что не заметила, как появилась мадам Полторак — Борькина мама. Приехала из города с сыном повидаться. На ней было платье из атласного шёлка, модная шляпка, на шее цепочка с золотым медальоном. Холодно кивнув мне, мадам Полторак повелительно произнесла:
— Позови сейчас же Борю. Быстро!
— А вы не командуйте! — разозлилась я. — Здесь вам не булочная, а лагерь пионерский. И посторонним вход воспрещён.
— Сопливая
— Нет вашего Бори. На речке он. И не отвлекайте меня, пожалуйста.
Тогда мадам Полторак переменила тон:
— А скажи, детка, как мой Боречка питается? Какой у него аппетит? Ему, наверно, здесь скучно…
— Скучно! Да ему в жизни никогда так весело не было! Во-первых, он горнист. Горнист первой базы! А во-вторых, — ликвидирует неграмотность тёти Параси.
Мадам Полторак расстелила на траве газету и уселась. Вынула из саквояжа гостинцы для Бори — шоколад, халву, конфеты, крендели, пирожные, баночку компота. И сидит, веером от комашни отмахивается.
«Какой ужас! — подумала я. — Сейчас прибежит Борька с ребятами. Увидят они его мамашу, и Борька со стыда сгорит. Что делать?» — Но ни одна спасательная мысль в голову не пришла.
Вдруг послышалась песня. Наша лагерная, любимая:
В ряд палатки стоят, И пылает костёр, Пионеров отряд На ночёвку пришёл…С речки возвращались строем ребята. Впереди всех — Борька. Весёлый такой, руками размахивает, на голове майка чалмой повязана. Маму он ещё издали увидел. Остановился. И стоит как вкопанный.
Как я ему сочувствовала! Ребята сделали вид, что ничего не замечают, и разбежались в разные стороны.
Мадам Полторак, увидев Борьку, вскочила с места, всплеснула руками:
— Боже мой! Как он похудел! Прямо половина ребёнка! Говорила — не связывайся с этими голодранцами. Говорила — поедем к морю…
Бросилась она к нему, хочет поцеловать в щеку, а Борька стоит неподвижно, голову отворачивает.
— Возьми шоколадку, Боречка.
— Забери это барахло… А то как зафутболю! — Борька сжал кулаки, щёки и нос у него побелели. Мне даже страшно стало.
Трудно сказать, чем бы это всё кончилось, если б не появилась на горизонте тётя Парася. Подошла она к калитке и остановилась — худенькая, седенькая, в белом платочке, в одной руке букварь «Червоний прапор», в другой — узелок с белыми семечками — гостинец для учителя.
— Що з тобою, сынку? — тётя Парася с тревогой посмотрела на Борьку.
— Ничего, — пробормотал он. — Пропусти тётю Парасю, Инка.
— А меня… Меня пропусти, — рванула калитку мадам Полторак.
Я посмотрела на Борьку и, так как мы были теперь хорошими товарищами, прочитала ответ в его взгляде.
— Вам нельзя.
И я загородила дорогу мадам Полторак.
— Вы здесь посторонняя. А сын ваш сейчас занят.
Да, Борька действительно был очень занят. Они сидели с тётей Парасей за столом, склонившись над букварём. Он слушал, как она медленно читает: