Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
2
— Ну, теперь можно и поговорить.
Удомо откинулся на спинку кресла. Время близилось к полуночи. Они сидели в гостиной прекрасного нового особняка, выстроенного для него партией.
— Какой замечательный день! — счастливым голосом сказал Лэнвуд.
Эдибхой с веселым смешком отвернулся от окна.
— А теперь рассказывайте, — сказал Мхенди. — Ведь это дело ваших рук. Расскажите нам то, чего не было в газетах.
— Как бы я хотел
— Вы принесли больше пользы, оставаясь в Англии. А Удомо — сидя в тюрьме.
— Вот видите, — усмехнулся Удомо. — Я всего лишь марионетка. Создали партию Эдибхой и Селина. Настоящие хозяева они. А, Эди?
Глаза Удомо весело искрились, но Мхенди показалось, что он не шутит.
Эдибхой расхохотался. Он подошел к столику, заставленному бутылками, налил себе виски и передал бутылку Мхенди. Удомо пригубил свой херес и поставил рюмку.
— Удомо у нас прозвали «Шутником», — сказал Эдибхой.
— Видите… Они в лицо смеются надо мной. Удомо — шутник!
— Да будет вам. Рассказывайте.
— Ты рассказывай, — сказал Удомо.
Эдибхой сел на ручку кресла Удомо.
— Сейчас он шутит, но сам прекрасно знает, что, не напиши он тогда воззвания к народу, ничего бы не вышло…
— Выдающийся исторический документ, — сказал Лэнвуд. — Обязательно включу его фотокопию в свою книгу.
— Рассказывайте же наконец, — нетерпеливо воскликнул Мхенди.
Удомо поднял голову и посмотрел на Эдибхоя. На губах у него играла какая-то странная улыбка.
— Так вот, в тот же день они решили конфисковать весь тираж. Ну, а пока они решали, мы вывезли у них под носом все газеты, чтобы их могли читать не только в Куинстауне, Селина блестяще все организовала, ей понадобился на это всего один день. А в Куинстауне мы создали кружки, где читали воззвание Удомо. Каждый грамотный человек — будь то мужчина, женщина или подросток — должен был прочитать это воззвание, по крайней мере, десяти неграмотным. Поэтому партийная газета и называется теперь «Воззвание». Все это происходило в тот день, когда Удомо арестовали. А вечером была создана партия. На следующее утро мы выпустили листовку, где говорилось о том, что Удомо в тюрьме плакал. Как это всколыхнуло народ!.. Ну, о суде вы и так знаете. Тут уж репортеры хлынули к нам со всех концов мира. На заключительном заседании Удомо произнес речь, призывая ко всеобщей забастовке. На следующий день ни один человек не вышел на работу. Жизнь в стране оказалась парализованной. В ответ они объявили партию вне закона и запретили всякие сборища.
— И все это время, все эти три месяца я проторчал в тюрьме, — насмешливо вставил Удомо.
— Партия ушла в подполье и продолжала работу. И тогда Росли сделал свою последнюю ставку. Он опубликовал проект новой конституции и пообещал, что она вступит в силу через месяц после окончания забастовки. Правительство и Совет вождей и старейшин думали, что этим они подорвут влияние партии.
— И чуть было не подорвали, — негромко сказал Удомо. — Несмотря на чрезвычайное положение, Эндьюре разрешили ездить по стране и агитировать за новую конституцию, которая якобы была его творением. Какое-то время казалось, что народ пойдет за ним.
— Но тут в работу включилась Селина и другие женщины, — снова заговорил Эдибхой. — Они бросили
— И поделом! Поделом ренегатам! — резко сказал Лэнвуд.
Эдибхой налил себе виски.
— Вот, собственно, и все. Жизнь в стране оставалась парализованной, пока Удомо не вышел на волю.
— Поэтому мне сократили срок «за хорошее поведение», вместо пяти месяцев я отсидел только три. — Удомо усмехнулся.
— До них в конце концов дошло, что народ и пальцем не шевельнет, пока ему не прикажет Удомо… Иа вас произвела впечатление встреча, которую вам оказали сегодня. Но вы бы видели, что делалось, когда Удомо вышел из тюрьмы. Потрясающе! О чрезвычайном положении все просто забыли. К счастью, у правительства хватило ума не вмешиваться. Удомо ознакомился с конституцией и посоветовал партии испытать ее в действии. Партия решила прекратить забастовку. И так как решение было подписано Удомо, люди вышли на работу. Спустя два месяца состоялись выборы. Мы завоевали пятьдесят одно место из шестидесяти, и Росли не оставалось ничего другого, как поручить Удомо сформировать правительство. Верно говорю, земляк?
— Первая победившая африканская революция, — задумчиво сказал Лэнвуд. — И к тому же бескровная. Замечательно! Вы, мальчики, совершили поистине великое дело.
— Не забывайте и о женщинах, — сказал Удомо.
— А как обстоят дела теперь? — спросил Мхенди. — Англичане сотрудничают с вами?
— А что им остается делать? — вспыхнул Лэнвуд.
— Те, кто не сумел перестроиться, покинули Панафрику, — сказал Удомо. — Смизерс — бывший начальник канцелярии губернатора — не сумел, ему пришлось уехать. С его преемником Джонсом работать можно. Росли сотрудничает с нами. О большем мы их и не просим.
— Что-то новое для этого мошенника, — сказал Лэнвуд.
Удомо едва заметно покачал головой, но ничего не сказал.
— И еще кое-кому придется уехать, — сказал Эдибхой. — Людям, которые не умеют сотрудничать с африканцами, здесь не место.
Мхенди быстро перевел взгляд с Эдибхоя на Удомо.
«По этому вопросу у них разногласия», — подумал он.
— С африканизацией страны мы автоматически избавимся от англичан, — сказал Лэнвуд.
«Эх, Том, — вздохнул про себя Мхенди. До сих пор он как-то не замечал, что бедняга Том совершенно лишен такта. — Уж лучше молчал бы».
— У нас сейчас много трудностей, — заметил Удомо. — Для того чтобы заменить англичан, нужны люди. Управлять министерством потруднее, чем произносить речи. — Он говорил спокойно, но в голосе его звучало раздражение. Он посмотрел на Эдибхоя. — Тебе, Эди, это известно лучше, чем кому бы то ни было…
— Ты прав, — нехотя подтвердил Эдибхой.
«Как бы Том опять не брякнул что-нибудь неподходящее», — подумал Мхенди и быстро сказал: