Горняк. Венок Майклу Удомо
Шрифт:
— Этот праздник в честь вас, господин. Хозяин говорит, вы очень важный человек. Сегодня приедет много гостей. Вы большой человек, вождь народа.
С веранды донеслись голоса. Удомо выпрямился, расправил плечи, чувствуя во всем теле могучую силу. Лоис открыла в нем эту силу, научила пользоваться ею. Пусть ее почувствуют и другие. Так нужно для дела. Это начало, первые шаги. От того, какое впечатление произведет он на этих молодых людей, возможно, зависит будущее. Гости вошли. Эдибхой по очереди представлял ему приехавших, и Майкл с каждым здоровался за руку, каждому улыбался. Говорил негромко и сдержанно. И те, кто приехал познакомиться с Майклом Удомо, увидели человека приветливого, спокойного и смутно почувствовали несокрушимую силу
Когда все собрались, он стал говорить о том, что Африка должна стать свободной и могучей. И заставил всех поверить, что и они мечтают об этом.
Эдибхой вернулся, проводив последних гостей. Глаза его сияли.
— Ты покорил их, земляк. Ты покорил их.
Удомо устало улыбнулся. Сказалось двухчасовое напряжение. У него слипались глаза.
— Я устал, — пробормотал он.
— Мы поговорим обо всем завтра, — сказал Эдибхой. — Идем… Ты будешь спать под моим москитником. Завтра купим еще один. Отдохни хорошенько.
Сначала море. Потом полоса белого песка. Потом земля, и на ней вдоль всего берега пальмы, словно стражники, стерегущие сушу от моря. За пальмами невысокий холм с пологими склонами. За холмом— широкая долина, в которой раскинулся Куинстаун— столица и главный порт Панафрики.
Собственно говоря, Куинстаун всего лишь не в меру разросшаяся африканская деревня с великолепным европейским фасадом. Европейский фасад — порт: подъемные краны, огромные склады, конторы иммиграционного управления и портовой полиции, высокое здание знаменитой «Панафрика компани» — одной из пяти крупнейших монополий мира, которая фактически контролирует всю торговлю Панафрики. Но достаточно сделать шаг влево, и там, растекаясь вниз, по склону холма и дальше по дну долины, лежит африканский город, почти такой же, каким он был до прихода европейцев. Правда, центральные улицы теперь вымощены и расширены. Правда, «Панафрика компани» воздвигла в центре города огромный универсальный магазин — колоссальное предприятие, торгующее всевозможными товарами, а греческие и индийские коммерсанты понастроили на Главной улице современные магазины. Но ни эти магазины, ни три кинотеатра, ни величественный собор не могут изменить лица африканского города. Стоит отойти от центра, и сразу же дома начинают лепиться друг к другу. Глина и тростник вытесняют бревна и гофрированное железо. Двери открыты настежь. Каждый, кто хочет, может зайти в дом. Уединение невозможно, да и нужно ли оно? Здесь, вдали от порта и центральной части города, жизнь идет, наверное, так же, как шла тысячелетия назад. И тысячи лет назад черные голые ребятишки так же играли у своих порогов, так же чинили сети рыбаки, и тот же рыбный дух шел от прогретых солнцем сетей, и большие черные мухи, наверное, так же кишели над этими сетями, и женщина так же толкла свои касабу[14], и привязанный у нее на боку ребенок сосал ее отвисшую грудь, а она болтала с приятельницей-торговкой, предлагавшей прохожим облепленный мухами товар. Открытая канализация, проложенная правительством, — единственное, чем отличается сегодняшний Куинстаун от того, что ушел в глубь истории. Мужчины пользуются сточными канавами как общественной уборкой. Женщины опорожняют туда ночные горшки. Но именно эта скученность, эта простота отношений, нищета и вонь придают Куинстауну особый колорит, свидетельствующий о том, что город куда старше своего имени и что существует он с незапамятных времен, когда и ноги европейцев, давших ему это имя, не было на Африканском континенте.
Правительственные здания: дворец губернатора, его канцелярия, различные министерства, главное полицейское управление и военный штаб — расположены в удаленной от моря части долины; дома белых чиновников— на склонах холма, позади правительственных зданий и выше их. Здесь по вечерам прохладнее, чем у моря. Дома напоминают английские усадьбы: широкие газоны, красивые клумбы. Комнаты просторны и прохладны.
В западной части города совсем обособленно живет местная интеллигенция: врачи, адвокаты, учителя, старшие клерки из канцелярии губернатора и богатые коммерсанты. Их дома представляют собой нечто среднее между тесными грязными каморками коренных жителей города и просторными роскошными домами белых. Горстка ассирийских и индийских купцов живет здесь же.
Итак, сначала море, потом город, именуемый Куинстауном. А за городом в мягких складках холмов лежит необъятная земля. По лицу этой земли разбросаны города и деревни, островки леса, и всюду царит безмолвие. Отдельных усадеб нет. Дома теснятся друг к другу. Словно люди, живущие в этих домах, боятся земли, словно они чувствуют себя спокойнее, сбившись в кучу. А сама земля угрюма и неприветлива.
И над всем этим изо дня в день, пока не наступит период дождей, царит солнце — беспощадное, неистовое, обжигающее, несмотря на влагу, растворенную в воздухе.
Джонс — глава службы безопасности — постучал в дверь начальника канцелярии и вошел. Начальник канцелярии Смизерс, нахмурившись, поднял голову, но лицо его тут же утратило строгое выражение. Он отодвинул лежавшие перед ним бумаги и сказал:
— Садитесь. Вот видите, навожу порядок к приезду нового губернатора. Интересно, что он собой представляет. Мне не очень нравится, когда губернатор — член какой-нибудь партии.
— Говорят, прежде чем заняться политикой, он работал в министерстве колоний, — сказал Джонс.
— Все равно это политическое назначение, — возразил Смизерс. — Очень жаль, что прогрессивная партия победила именно сейчас, когда его превосходительство выходит в отставку… Вы ведь тоже прогрессист?
— До некоторой степени… — ответил Джонс. А сам подумал: «Напыщенный осел».
— Я вовсе не против его партии, — сказал Смизерс. — Просто мне не нравится ломка традиций…
— Давайте подождем, пока он раскроет карты.
— Да я вовсе не о нем. Просто представьте, что было бы, если бы каждый раз с приходом к власти новой партии менялись губернаторы.
— Думаю, до этого не дойдет, — заметил Джонс.
— Вы просто не знаете этих политических фанатиков, — сказал Смизерс.
— И слава богу, что не знаю, — ответил Джонс. Он набил трубку, затем поднял невозмутимый взгляд на Смизерса. — Знаете, Смизерс, меня беспокоят волнения в центральной провинции. Африканцы ни с того ни с сего не станут набрасываться на районных комиссаров! Тем более это не в характере блюстителей племенного уклада.
— Должны же они наконец платить налоги, — сказал Смизерс. — Правительство не может бесконечно брать на себя все расходы. В конце концов, это им нужны дороги, канализация, школы…
— Безусловно… Но меня это интересует с точки зрения государственной безопасности.
— А, все уладится. Я говорил сегодня утром с Эндьюрой. Он объедет район с одним из вождей и вразумит бунтовщиков.
— Хорошо. Только держите меня в курсе дела, пожалуйста.
— Ничего страшного. Обычная история. Районный комиссар там — один из самых способных молодых людей в моем ведомстве.
— Слышали что-нибудь о Майкле Удомо? — спросил Джонс.
— Об этом смутьяне, который только что вернулся?
— Значит, слышали?
— Уши, знаете ли, есть не только у службы безопасности. Мальчишка, молодой, горячий, каких много. Я слышал о нем от Эндьюры. — Смизерс, к удивлению Джонса, улыбнулся. — Эндьюра говорит, что этот нахал имел наглость потребовать приема у Совета вождей и старейшин. Написал им из Лондона. Да, кстати, вы знаете Эдибхоя? Он работает в больнице. Так вот, как только его игра в политику зайдет достаточно далеко, мы его уволим. Приставьте к нему кого-нибудь. Правила службы должны соблюдаться всеми, в том числе и представителями новой буржуазии. А на Удомо я бы не стал тратить времени. Покричит немного и придет к нам проситься на работу.