Горняк. Венок Майклу Удомо

Абрахамс Генри Питер

— Лучше всего вы написали в первый день. Вы тогда сказали всю правду.

Горькая усмешка скривила губы Удомо.

— Да! Но в тот же день все трое явились ко мне. Они видели Эндьюру, и тот предупредил их, что правительство может прикрыть газету.

— И на следующий день вы немного сбавили тон?

— Да, на следующий день я немного сбавил тон. А ведь эта забастовка могла бы стать началом. Но мне нужна помощь. Меня наверняка посадят в тюрьму, так пусть хоть недаром. Поэтому я и пришел к вам.

Селина, достававшая в этот момент

чашку, застыла на месте. Затем повернулась к Удомо. Чайник закипел. Проснулся и заплакал ребенок. Она все смотрела на Удомо. Наконец отвела от него глаза и пошла к раскладушке. Одной рукой расстегнула платье, другой взяла ребенка. Ребенок потянулся к ее груди и сразу же перестал плакать…

Селина повернулась, и Удомо увидел на ее губах улыбку. Впервые он видел, как она улыбается.

— Расскажите мне, что вы надумали, — сказала она.

Селина заварила чай, налила и подала ему чашку.

Удомо выпрямился. Теперь улыбался и он.

— От вас я вернусь в редакцию. Сяду за стол и напишу воззвание. Я призову народ восстать против чужеземцев и потребовать права на самоопределение. Я скажу ему, что Совет вождей и старейшин во главе с доктором Эндьюрой — слепое орудие в руках англичан. Я скажу, что настало время борьбы за то, чтобы мы сами и каша земля освободились от ига чужеземцев. Мы выпустим очередной номер газеты. Воззвание будет на первой странице. Завтра весь народ узнает о нем.

— И вас арестуют.

— Да.

— И что тогда?

— Тогда вы и мой друг Эдибхой объедините вокруг себя народ. Лидеры портовой забастовки помогут вам. Я уже говорил с ними.

— А потом мы соберем деньги и уплатим за вас штраф?

— Нет! — крикнул Удомо.

Селина усмехнулась.

— Зачем же сердиться, мистер Удомо?

— Ни в коем случае не платите никаких штрафов. Я должен отсидеть положенный срок. Ваше дело — поддерживать в народе брожение и создать партию, которая поведет его к свободе. Вы не понимаете, Селина, ведь в тюрьме я буду той силой, которая сплотит народ. Ну как, вы поддержите меня?

Селина встала и подошла к нему, придерживая одной рукой ребенка. Ее глаза сверкали. Она присела перед ним, как в реверансе, затем взяла его правую руку и прижала к губам.

— Ты задумал такое дело и еще спрашиваешь, поддержу ли я тебя?

Он встал. Казалось, сама земля вселяет в него новые могучие силы.

— Я готов умереть за мой народ.

— Мы хотим, чтобы ты жил, Удомо, и освободил нас. Иди и пиши воззвание. Мне нужно еще многое сделать, со многими поговорить. Почему ты не пришел раньше?

— Я только сегодня понял, что надо делать. И сразу же пришел к вам.

— Ладно. Нам нужно кое-что обсудить до того, как они заберут тебя. Я пришлю машину — ты закончишь работу и сразу приедешь ко мне.

— Я кончу, наверное, очень поздно, за полночь. Это воззвание надо писать с умом.

— Ну что ж, значит, сегодня мы не будем спать. За ночь мы обсудим, что делать завтра, что делать потом. А твой доктор, он хороший

человек? На него можно положиться?

— Вы сами увидите, когда познакомитесь с ним.

— Хорошо. Я пошлю за ним машину. Мы успеем поговорить до твоего прихода. Времени у нас мало, а дел много. Ты поужинаешь и отдохнешь у меня, когда кончишь. А теперь иди, Удомо!

Селина вышла с ним. И сразу же на них обрушился шум базара. Удомо забыл, где он находится, и теперь это вавилонское столпотворение оглушило его. Как странно, в комнатку Селины шум не проникал вовсе. Селина велела юноше привести нужных ей людей. Затем повернулась к Удомо.

— А денег тебе не нужно, Удомо?

— Нет! — Он быстро зашагал прочь, расталкивая толпу.

— Сегодня я устрою в твою честь пир, — крикнула ему вслед Селина.

Корректоры уныло читали гранки.

— Был кто-нибудь?

Бодрые нотки в голосе Удомо заставили их встрепенуться.

— Один из директоров заходил, — ответил старший.

— Ну и что?

— Прошел к вам в кабинет, прочитал гранки первой страницы. Мы сказали ему, что она вам не нравится, а он ответил, что хозяин здесь он. — Корректор выжидательно замолчал, но Удомо не раскричался, по обыкновению, и он продолжал — Директор тут кое-что подправил и сказал, что если вы будете против, то чтоб сообщили ему до того, как пустите газету в печать. Сказал, что будет ждать вас у себя в конторе до пяти.

— Уже почти пять, — сказал Удомо. — Беги скорее к директору, скажи, что все в порядке. Я принимаю его поправки. Иди, иди. Что ты на меня так смотришь? Директоров раздражать нельзя. Кто нам дает деньги?

— Но, мистер Удомо, сэр!

— И возвращайся поскорее. У нас еще много дел.

Старший корректор с явной неохотой пошел вниз.

— И чтобы никто не отрывал меня, никто.

Он вошел в свой кабинет, одним движением руки очистил стол и рванул к себе машинку. Увидел, что вместе со всем остальным скинул на пол и бумагу, усмехнулся. Встал на колени, собрал рассыпавшиеся листы. Сел за стол, вставил лист бумаги и застучал на ветхой машинке. Первые слова ложились на бумагу неуверенно.

«ВОЗЗВАНИЕ К НАРОДУ!

ЧАС СВОБОДЫ ПРОБИЛ!

Народ Панафрыки! Час свободы пробил! За дело! В порту бастуют наши братья. Это только начало. Они бастуют, потому что не хотят больше быть рабами».

Он писал долго, не отрываясь. Потом закрыл глаза и откинулся на спинку стула. У него закружилась голова от слов, которые он написал. Дело сделано! Путь назад отрезан. Он открыл глаза. Прочитал написанное. Кое-что подправил. Да! По-другому нельзя. В большинстве своем это люди темные, поэтому надо писать понятно, лозунгами. Теперь дело за остальными— за Эдибхоем, за Селиной, за портовиками. А что, если поражение и он долгие годы будет гнить в тюрьме, забытый всеми? Нет!.. Он встал, отпер дверь и позвал корректоров.