Горный поход
Шрифт:
— Ссволочь…
ПОДЪЕМ К КИШЛАКУ ПЕРАНГА
Споют про горы синие,
Подъем был малость крут,
Когда дорогой длинною
На Перанга идут…
Пулеметчики третьей роты для Перанги заготовили лозунги. Они знали — да и все знали в полку, — что подъем будет крутоват: об этом говорили карта, командиры, газета.
И вот пулеметчики вышли с лозунгами. Они написали их наскоро прямо
Пулеметчикам этого никто не поручал, эту своеобразную моральную взаимовыручку они организовали сами.
Но зато и взвод этот был «на сто». На сто процентов коммунистический, на сто колхозный, на сто ударный. Взводный партийный организатор Козлитин — тоже парень «на сто».
Надо рассказать о нем.
Есть село Кугульта в степях Ставропольских. Я там не был никогда, но, глядя на обветренное, загорелое, цыганье лицо Козлитина, на резкие скулы его, я вижу эту Кугульту — село степное, на ветру, на юру. Был отец Козлитина батраком. И сам Козлитин батрак. Клал людям печи, хаты — своей не имел. Чужой дым шел из чужой хаты. Потом на чужом моторе работал. Работал от зари до зари, в союзе не состоял, в комсомол не ходил, грамоту знал еле-еле: «а напишу — и сам не пойму».
Ни газет, ни книг не знал Козлитин да и на сходку ходил редко. Били однажды тревогу в селе, сходку созвали, чего-то говорили, но и сейчас не помнит Козлитин, о чем речь шла, хоть и был тогда на сходке. Знал Козлитин свою работу, да теплый ветер знал, да степь широкую чуял. Может, и девушка была — без девки никак нельзя.
Чемберлен мог спать спокойно. Ничего о нем не знал Козлитин и злобы на него не имел. Он, кажись, и на хозяина своего не имел большой злобы, потому что так, должно быть, надое мотор хозяйский, а работать ему, Козлитину.
Нет, должно быть, имел злобу на хозяина и на жизнь свою, в общем темную, в которой, кроме ветра да соломы, черт-ма, ничего нет.
И когда пришел день идти в армию, Козлитин сказал: «Домой не вернусь!» — и на том решил.
Приехал Козлитин в армию, огляделся, товарища нашел. Был товарищ Образцов и грамотнее и развитее Козлитина. Книжки читал, письма сам домой писал.
Услышали оба, что набирают в полковую школу. Что за школа — неизвестно, но раз школа, значит, туда как раз путь лежит. Лежала на столе в ленинском уголке тетрадь «Вопросы и ответы». Образцов от себя и Козлитина написал: нельзя ли им в школу? Им коротко ответили: нельзя.
А дело в том, что оба еще ранее были намечены в хозроту, только первую ступень в стрелковой роте отбывали. Не угомонились приятели. Скулы у Козлитина упрямые, охота у Образцова крепкая. Написали еще раз — опять ответ: нельзя. В третий раз написали: хотим в школу, и все. Вызвали Козлитина в канцелярию — что за упрямый такой.
Политрук посмотрел-посмотрел на Козлитина и плечами пожал:
— Ладно! С комиссаром поговорю.
Так попал Козлитин в полковую школу, в пулеметный взвод. Был командиром взвода Прибыльский. Он заметил упрямого курсанта, стал работать над ним: книги давал, задания; прошел успешно Козлитин школу, младшим
— Оставайся в школе младшим командиром.
Козлитин испугался:
— Не справлюсь.
— Справишься, вытянем.
Справился Козлитин. Остался потом на сверхсрочную, сейчас в нормальную школу готовится. Член партии. Взводный партийный организатор ударного коммунистического пулеметного взвода. И вместе с одногодичником Гильдом они и затеяли. Да что лозунги!.. Вместе с тем же Гильдом издают они взводную газету «Максимка». Пишет Козлитин передовые статьи. Достается в них и Бриану и Чемберлену.
В пять часов утра выступил первый эшелон. Я назначен во второй. Выезжаем через час. Утро веселое, солнечное. Еще легко стелется туман, и в дымке его колеблются легкие аджарские деревянные домишки на курьих ножках с крышами из тоненьких дощечек. Так и кажется: налетит ветер, снесет эти крыши, развеет дощечки по горам. Но предусмотрительный аджарец кладет на каждую дощечку по большому камню.
Во всем таком деревянном дощатом домишке, где щелей много, где и окна, и фундамент, и двери — все легко и непрочно, одни только печи (очаг семейный) выдаются наружу, прочные, хорошо сложенные из камней.
Дорога наша вьется, юлит по низу, словно уклоняясь, убегая от подъемов.
Сонный дремлет минарет. Уютная изгородь, вся перепутанная зеленью, окаймляет удобную дорогу. Возле одного двора — они разбросаны по всей дороге — продают черешню, которую тут же срывают с дерева. Вся дорога в конском следе и в черешневых косточках. Наши кони проходят сквозь эту мирную семейную идиллию дальше, вперед, туда, где на двухкилометровом прыжке в небо застыл кишлак Перанга.
«По-большевистски будем штурмовать дорогу на кишлак Перанга» — этим первым лозунгом пулеметчиков третьей роты извещаемся мы о том, что подъем начинается. Лозунг обращает всеобщее внимание. Его прочитывают вслух, улыбаются и веселей идут дальше.
Тропа сразу становится скверной, сырой. Взмешанная сотнями ног, глина превращается в грязь. Дорога вьется крутым изгибом.
Конные спешились. След в след идут один за другим и ведут лошадей. Ведут по всем этим изгибам и поворотам. На каждом повороте — человек и в поводу лошадь. Один ведет уже вправо, другой еще влево; вверху, внизу — всюду люди с лошадьми в поводу. Кони встряхивают гривами, обмахиваются хвостами — вороные, чалые, буланые. И кажется, что люди размахивают лошадьми.
Уже начинают встречаться отставшие. Разморенный, осунувшийся, с расстегнутым воротом, мокрый, сидит или чаще лежит в стороне от дороги. Тут же рядом винтовка и снаряжение.
Полежит немного, отдышится, наденет снаряжение и пойдет догонять своих.
Спросишь:
— Что отстал?
Покрутит головой, виновато усмехнется, ответит:
— Сдал малость. — И вскинет винтовку выше. — Дюже подъем крутой.
— Дойдешь?
Обиженно посмотрит:
— А раньше я не доходил? — И зашагает крепче.
Каждое мелкое подразделение может двигаться самостоятельно — таков приказ. Он вызван следующим: есть места, удобные для стоянки, есть неудобные. Дадут команду «Привал», застанет эта команда одних на поляне — этим привал; других — на тропе, да в таком месте, что и вьюка-то положить некуда. Так и стоят животные под вьюками. И ни вперед, ни назад.