Город бездны

Рейнольдс Аластер

— Продолжайте.

— Мне это не понравилось. Не знаю, чего я ожидал, но только не того, что окажусь не самим собой.

— Значит, глаза вы прооперировали добровольно?

Я кивнул.

— Ночное зрение — полезная вещь. Например, для заядлого охотника. Теперь я прекрасно вижу в темноте.

— И кем вы оказались? — спросила Шантерель.

— Хороший вопрос, — подхватила Зебра. — Только для начала расскажи, что показало полное сканирование. Он добился, чтобы Миксмастер провел эту процедуру. Зачем?

— Я искал следы старых ранений, — пояснил я. — Обе раны были получены примерно в одно и то же

время. Я почти надеялся обнаружить одну из них и предпочел бы не найти другую.

— На то была особая причина?

— Таннеру Мирабелю отстрелили ступню люди Рейвича. Ее можно было заменить органическим протезом — либо копией-клоном, выращенным из моих собственных клеток. Но в любом случае ступню пришлось бы присоединять к культе, а это уже хирургическое вмешательство. Пожалуй, на Йеллоустоуне с помощью передовых медицинских технологий можно было бы сделать это так, чтобы следа не осталось. Но только не на Окраине Неба. Сканер Миксмастера непременно должен был что-нибудь обнаружить.

Зебра кивнула в знак полного согласия.

— Звучит правдоподобно. Но если, по твоим словам, ты не Таннер — откуда тебе известно, что с ним случилось?

— Потому что я, похоже, украл его воспоминания.

Гитта упала на пол палатки почти одновременно с Кагуэллой.

Ни он, ни она не издали ни звука. Гитта была мертва. Если эта подробность имела какое-то значение — она умерла в тот миг, когда луч моего оружия пробил ей череп, превратив мозговую ткань в подобие ритуального праха — горстку тонкого серого пепла, которую вы можете полностью поместить в ладонях и смотреть, как его струйки текут меж пальцев. Ее губы чуть приоткрылись, но она вряд ли успела осознать происходящее прежде, чем утратила способность мыслить. Я надеялся — отчаянно надеялся: последняя мысль Гитты была о том, что я сделаю что-нибудь и спасу ее. Когда она падала, нож боевика пропорол ей горло, но она уже не могла чувствовать боль.

Кагуэлла, пронзенный лучом, который должен был убить боевика и спасти Гитту, тихо вздохнул, словно погружаясь в благодатный сон. Он потерял сознание от болевого шока — маленькая милость со стороны судьбы.

Бандит поднял голову и посмотрел на меня. Разумеется, он ничего не понимал. Мой поступок нельзя было объяснить логически. Интересно, как быстро он сообразит, что выстрел, погубивший Гитту — он был сделан с геометрической точностью, — по сути, предназначался ему? Как скоро до него дойдет простая истина: я напрасно считал себя непревзойденным снайпером, потому что убил единственного человека, которого готов был спасти любой ценой?

Последовала напряженная пауза. Думаю, за это время боевик оказался примерно на полпути к догадке.

Но я не дал ему дойти до конца.

На этот раз я не промахнулся. Я продолжал стрелять даже после того, как задача явно была выполнена. Я разрядил в него всю батарею и продолжал палить, пока ствол в полумраке палатки не засветился вишнево-красным.

С минуту я стоял над тремя телами, которые лежали у моих ног. Затем во мне проснулся инстинкт солдата. Я очнулся и попытался оценить ситуацию.

Кагуэлла все еще дышал, но был в глубоком обмороке. Боевик Рейвича превратился в пособие для лекции по анатомии черепа. На миг меня кольнуло раскаяние: подвергать его такой казни не имело ни малейшего

смысла. Наверное, эта мысль была последней судорогой умирающего во мне наемника. Разрядив батарею, я перешагнул порог и очутился в ином пространстве, более здоровом. Здесь правил было еще меньше, а коэффициент полезного действия от этого расстрела имел ничтожно малое значение по сравнению с выплеском ненависти.

Отложив оружие, я опустился на колени возле Гитты.

Медкомплект не потребовался. Я и так знал, что она мертва. Не знаю, зачем я достал карманный нейронный сканер и провел по ее голове, глядя, как на маленьком встроенном дисплее кровью проступают строчки. Необратимый распад тканей; глубокое повреждение мозговых структур; обширная травма коркового слоя… Даже будь у нас в лагере трал, он не смог бы обнаружить ни одного воспоминания, по которому можно было бы воссоздать ее личность. Я видел, что повреждения слишком глубоки, чтобы такое стало возможным: первичные биохимические структуры были разрушены. Несмотря на это, я пристегнул ей на грудь «кирасу» — портативную систему жизнеобеспечения — и следил, как устройство борется со смертью. Кровоснабжение возобновилось, щеки Гитты порозовели. Прибор будет поддерживать в ней это подобие жизни, пока мы не вернемся в Дом Рептилий. Кагуэлла убьет меня, если я не сделаю хотя бы этого.

Теперь я занялся хозяином. Его ранение оказалось не слишком серьезным: лазер прошил тело насквозь, но импульс был предельно коротким, а луч — предельно тонким. Большинство внутренних повреждений было вызвано не выстрелом, а мгновенным испарением внутриклеточной жидкости — цепь крошечных ожогов по всему пути следования луча. Входное и выходное отверстия были столь малы, что их трудно было разглядеть. Если я что-то в этом понимаю, луч прижег сосуды, и внутреннего кровотечения быть не должно. Конечно, это ранение… Но беспокоиться за жизнь Кагуэллы нет повода — даже если я лишь мог поддерживать его в коматозном состоянии, надев на него другую «кирасу».

Закрепив прибор, я оставил Кагуэллу мирно лежать рядом с женой, затем схватил свою винтовку, вбил в нее свежую батарею и отправился на обход периметра. Другая винтовка по-прежнему выполняла роль костыля. О том, что случилось с моей ногой, я старался не думать. Я знал — на уровне абстрактных рассуждений, — что в этом нет ничего непоправимого, что нужно лишь время.

Мне хватило пяти минут, чтобы убедиться, что все люди Рейвича мертвы… и мои тоже. Уцелели только мы с Кагуэллой. И Дитерлинг. Ему повезло больше всех: он пострадал минимально, хотя выглядел не лучшим образом. Таково свойство скользящих ранений в голову. Дитерлинг потерял сознание, и боевики Рейвича решили, что он убит.

Через час, валясь с ног от усталости — перед глазами у меня уже плавали туманные пятна, похожие на грозовые тучи перед ночной бурей, — я все-таки сумел погрузить в машину Кагуэллу и его жену. Потом откачал Дитерлинга — он потерял много крови и был чуть жив. Помню, время от времени я орал от боли.

Рухнув в кресло водителя, я завел двигатель, и машина тронулась. Каждая моя клетка вела неравный бой со сном. Но мне нужно было ехать на юг. Я должен был оказаться как можно дальше отсюда, прежде чем Рейвич бросит в погоню еще один отряд. Именно это он и сделает, когда пройдет срок возвращения первой группы.