Город чудес
Шрифт:
— Потому что никто за них не заступился, — говорит она. — Ни союзник, ни защитник. Люди хотят либо управлять ими, либо убить. И, полагаю, прожив с Тати так долго… я поняла, кем она могла бы стать, если бы рядом с ней не оказалось меня. А если бы много лет назад Винья схватила ее? Хоть я не уверена, что обошлась с девочкой лучшим образом… Я лгала ей о себе, о мире… Может быть, мы, Комайды, просто отравляем все божественное.
— Она любит тебя, Шара, — говорит Сигруд.
Шара отворачивается.
— В самом деле? — говорит она.
— Да. Она задавала мне много вопросов
Шара слабо улыбается.
— У меня есть подозрение, что все родители надоедают своим детям. Полагаю, я ничем не отличалась от остальных. Я смотрела, как она спит, и спрашивала себя: кто ты? Кем ты станешь однажды? Вспомнишь ли ты обо мне? Или я стану всего лишь милой тенью, слабой и расплывчатой, притаившейся на границе твоих воспоминаний, пока ты будешь проживать отведенные тебе годы?
— Протестуя против всех несправедливостей жизни, — говорит Сигруд, — больших и малых, ты попросту лишаешь себя времени, чтобы жить.
— Используешь мои собственные слова против меня. Как жестоко с твоей стороны.
— Это хорошие слова, — говорит он. — Я часто о них думаю. В последнее время все чаще и чаще. Но все же я задаюсь вопросом… если Тати верит, что ты умерла, — а она верит, насколько мне известно, — тогда почему она… не вспомнила? Почему не осознала свою божественную природу?
— Я постоянно об этом размышляю. Подозреваю, что, поскольку Тати божественная, у нее есть множество чувств, которых не имеем мы. И хотя эти чувства подавлены, как и вся ее божественная природа, они подсознательно снабжают ее сведениями. И, похоже, одно из этих чувств воспринимает или понимает, что… что я не полностью покинула этот мир. Она ощущает, что меня продлили и растянули далеко за пределы моей подлинной смерти. Она знает, что я все еще здесь. Поэтому и не скорбит по-настоящему.
— Думаю, ты права, — соглашается Сигруд. — Она говорила мне о чем-то в этом духе. Ей кажется, что она сходит с ума.
Шара вздыхает.
— Каким испытаниям я ее подвергла… Так странно чувствовать вину всего лишь за то, что ты жива. Пусть даже то, чем я являюсь сейчас, в строгом смысле слова живым не назовешь.
Сигруд окидывает взглядом комнату и видит Мальвину и Таваан, которые сидят рядышком на полу, спиной к нему и Шаре. Очень близко друг к другу. Он смотрит, как Мальвина обнимает Таваан, а та склоняется к ней, кладет голову ей на плечо. Потом Таваан берет Мальвину за руку и крепко сжимает — жест глубокой близости, такой обычный, что обе девушки его даже не осознают.
— Они тоже сестры? — спрашивает дрейлинг.
— Нет, — говорит Шара.
Он ненадолго задумывается.
— A-а. Понятно.
— Хорошо, что у них есть это, — говорит она. — Мальвина как никто заслуживает тихого момента утешения.
— Мальвина сказала, что помнит многое из старых дней… я имею в виду божественные дни.
— Это верно. Мальвина — из старших и самых могущественных детей. Она уже давно избегает нашего врага. Но из всех детей она представляет для него наибольшую угрозу.
— Тогда почему она не помнит свою сестру-двойняшку? — говорит он. — Я спросил, думает ли она, что
Короткая пауза.
— Я думаю, — тихо говорит Шара, — это связано с их природой. Понимаешь, сила определяет их образ действий. Мальвина — дух прошлого, а Тати — будущего, и прошлое с будущим не признают друг друга, не так ли? Некоторые божественные дети и даже истинные Божества отталкивали друг друга. Вуртья и Аханас совершенно точно были готовы разорвать друг друга на части, как и положено жизни и смерти.
Сказав это, Шара делает нечто хорошо знакомое Сигруду: поднимает руку, поправляет сползающие очки и потирает большим и указательным пальцем переносицу под ними. На протяжении совместной службы он несколько раз такое видел, всегда во время трудных встреч — Шара была отменной лгуньей, но когда она нервничала, что ее ложь будет обнаружена, то выдавала себя этой странной привычкой.
— Шара, — говорит дрейлинг. — Ты что-то от меня скрываешь?
— Как всегда, — тотчас же отвечает она. — И это ради твоего же блага.
— Я… мне стоило немалых усилий попасть сюда, к тебе…
— А мне стоило немалых усилий не прибегнуть к самым отчаянным планам, — парирует она. — Есть вещи, Сигруд, которые мне бы не хотелось делать. Но в будущем, возможно, придется так и поступить. И когда настанет час, я не могу позволить тебе остановить меня. Вот почему ты не можешь о них узнать. Понимаешь?
— Как в старые добрые времена.
— Да. Совсем как в старые добрые времена. И мы отчаянно нуждаемся в некоторых твоих старых талантах. — Шара бросает взгляд на двух девушек, которые улыбаются друг другу. — До чего загадочны дети. Как время их меняет. Вот кто истинный враг — время. Мы мчимся ему навстречу, а потом пытаемся замедлить его прибытие. — Она вздыхает. — И время играет против нас. Мы больше не в силах победить врага в одиночку. Нам нужна помощь. И вот тут потребуешься ты, Сигруд. У тебя хорошо получается забираться в труднодоступные места. И ты мне нужен для последней миссии — отправиться в весьма труднодоступное место и стать нашим послом.
— И куда же?
— В святилище Олвос, — говорит Шара. — Где ты будешь умолять ее помочь нам.
Вошем, снова в облике бродяги в лохмотьях, идет вдоль берега Солды пружинистым шагом, с улыбкой на лице. Он, конечно, осознает серьезность положения, но ему трудно не быть в приподнятом настроении. Как воплощение возможности, он склонен испытывать оптимизм даже в самых сложных ситуациях.
Прямо сейчас, когда он пересекает улицу, полную винных баров, кафе и салонов, где женщины в брюках (очень недавнее нововведение) идут рука об руку с молодыми мужчинами в ярко-синих пальто и меховых шапках, его ум весь кипит от потенциала. Большей частью это чисто сексуальный потенциал: неистовое желание хоть самой малой вероятности того, чтобы эта ночь наконец-то завершилась правильно и кое-кто согласился тайком уйти с тобой в твою квартиру или, по крайней мере, куда-то в уединенное место, где мягко и темно, где ваши пальцы переплетутся и ты, оголив плечо, почувствуешь горячее дыхание на своей шее…