Город чудес
Шрифт:
Новые ступени. Все новые и новые.
Все вокруг него опять делается расплывчатым и странным — снова приходит видение.
На этот раз перед Сигрудом выжженный склон холма, где раньше стоял дом, в котором он жил с Хильд и растил детей. И что же еще он видит? Себя — молодого, стройного, с чистым лицом; он стоит на коленях в пепельной грязи и плачет, сжимая в руках горсть обугленных костей. Этот молодой Сигруд наклоняется вперед, пока не утыкается лбом в черную, сырую землю, и издает вопль скорби, которую не выразить словами.
Он
Сигруд проходит мимо молодой версии себя и продолжает подниматься.
«Она что-то делает с прошлым, верно? — осознает он. — Разматывает. Уничтожает. И с каждым ударом прошлое вздрагивает, как пшеница под серпом».
Он смотрит влево, за край лестницы. Он теперь высоко, выше, чем рассчитывал забраться, вблизи от того места, с которым равнялись верхушки самых высоких зданий — но многих из них уже нет. Часть мира внизу пропала, стертая божественными манипуляциями, происходящими наверху.
Он смотрит на блистающую фигуру в вышине. До нее еще больше половины пути.
«Смогу ли я?»
Еще шаг.
«Смогу ли?»
Сигруд продолжает подниматься.
Все мигает и меняется, и приходит новое видение.
Он видит себя в постели с Хильд беззаботным утром, его рука бездумно лежит поверх ее обнаженного живота. Он смотрит, как она спит, убирает прядь волос с ее лица и неясно целует в висок.
Он и Шара устанавливают антенну на крыше сортировочной станции в Аханастане. Она молодая, смешливая, наслаждается их подвигами. Он мрачный, молчаливый, жестокий.
Он с дочерью Карин сидит на полу их старого дома, она баюкает тряпичную куклу. Он слушает, как она объясняет запутанную героическую родословную куклы неимоверно серьезным тоном.
Его отец, старый, мрачный и печальный, сидит за длинным столом.
— Люди склонны вести возвышенные речи, — говорит он, — чтобы оправдать свои самые низменные инстинкты…
Потом он видит себя в форте Тинадеши в Вуртьястане — видит, как всхлипывает и кричит, хватая перепуганного сайпурского солдата, швыряя об стену и втыкая нож в шею. Кровь бьет фонтаном, брызги падают на лицо, грудь, руку. Потом он бросает умирающего солдата и мчится по коридору.
Ковыляя сквозь свои воспоминания, Сигруд не сводит взгляда с умирающего солдата. Это юноша, которому нет и двадцати пяти.
«Сколько лет я отнял у людей той ночью? — думает дрейлинг. — Сколько лет я украл у других за всю свою жизнь?»
Сигруд видит Олвос, которая указывает на него пальцем, стоя у огня, и говорит:
— Это родилось в крови. Так было всегда. Это родилось в завоевании, во власти, в праведном возмездии. И вот как оно
Сигруд идет и идет, орошая ступени своей кровью. Город внизу делается все меньше. Его тело становится холодным, ощущается смутно, отдаляется.
«Я жил как раненый зверь, — думает он, — пытался причинить миру ту же боль, которую испытывал сам».
Он крепко сжимает копье в левой руке, ковыляя по ступенькам.
«Я думал, моя боль — сила сама по себе. Какая ужасная глупость».
Все новые и новые ступени.
«Неужели я позволю, чтобы то же самое случилось с Тати? Неужели я позволю ей у меня на глазах повторить мои собственные ошибки, все до единой?»
И тут он видит это.
Себя, неполных семнадцати лет. С младенцем на руках.
Маленьким, крошечным, безупречным, хмурящим лоб от неудобных ощущений.
Этот молодой Сигруд наклоняется к уху новорожденной дочери и шепчет: «Сигню. Так тебя зовут. Сигню. Но я вот все думаю: кем же ты станешь?»
Сигруд закрывает единственный глаз, пытаясь пройти мимо этого воспоминания. Палец его ноги цепляется за край ступеньки, и он спотыкается.
Падает на лестницу, роняет копье. В груди просыпается жуткая боль. Болит все, каждая его часть испытывает мучительные страдания, и как бы дрейлинг ни старался, он не может подняться опять.
Сигруд всхлипывает, усталый и жалкий.
— Я не могу, — шепчет он. — Я не могу это сделать. Не могу.
Он закрывает глаз, зная, что потерпел неудачу, зная, что это означает. Мир не просто исчезнет — все будет так, словно он никогда не существовал.
Сигруд открывает глаз, чтобы увидеть, как все случится, как мир растворится и бездна поглотит его. И видит, что не один.
Кто-то стоит на ступеньках выше него.
Сигруд поднимает голову.
Это женщина лет тридцати пяти, в кожаных ботинках и куртке из шкуры котика. На груди эмблема — эмблема Южной Дрейлингской компании в сопровождении шестеренки. Женщина смотрит на него сверху вниз, ее русые волосы ярко сияют в блеске парящей наверху фигуры, а голубые глаза за стеклами очков глядят пылко.
Она что-то говорит. Сигруд почти потерял сознание и не слышит. Но видит, что это три слова, и понимает, что это слова, которые она сказала ему давным-давно, когда объясняла цель своей жизни, — дерзкое заявление, полное мрачной и решительной надежды:
«Достаточно одного толчка».
Сигруд кивает, заливаясь слезами.
— Ладно, — говорит он. — Ладно.
Он собирается, снова переворачивается. Потом с трудом упирается левой рукой и вынуждает себя встать на колени. Тянет руку, хватает древко копья, которое, к счастью, не покатилось в самый низ. И в последний раз поднимается на ноги.