Город чудес
Шрифт:
Крики прекращаются. Тати очень медленно опускается на землю. Ненадолго приседает, опустив голову так, что волосы падают на лицо.
Затем она шепотом произносит:
— Я… я помню.
И по какой-то причине от ее слов у Сигруда болят уши — или, быть может, разум. Сперва он думает, что они как будто звучат одновременно, но дело не в этом — скорее, услышанные им слова еще не произнесены, он слышит то, что будет произнесено, может, в следующую секунду или еще через секунду, и это странное, шизофреническое чувство ломает его.
Ивонна склоняется к ней.
— Тати? —
Девушка встает, ее лицо по-прежнему скрывают волосы.
— Нет, — говорит она. — Нет, это не так.
Потом она запрокидывает голову, и ее крик летит к вершине башни:
— Тулвос! Тулвос, дочь прошлого, ты помнишь? Я помню! Я теперь все помню!
Ноков роняет челюсть. Потом он рычит и кидается на нее.
— Я знаю, кто ты! Я понял, кто ты такая, я понял, кем ты была все это время!
Он опоздал, он слишком далеко. Тати — или та, кем она стала теперь, — отрывается от земли, взмывает в воздух и летит прямиком к далекой стене, туда, где совсем недавно приключилась Божественная битва.
И когда она приближается, все… останавливается.
Ноков, который был полоской тьмы в считаных футах позади Тати, замедляется, пока не зависает в небе, словно черное насекомое в ловушке янтаря.
Ивонна, которая поворачивалась, чтобы посмотреть вверх, цепенеет как статуя, ее волосы застывают в причудливом положении, словно она плывет под водой.
Сигруд озирается, тяжело дыша. Ему теперь очень трудно оставаться в сознании, но он видит частицы пыли, повисшие в воздухе, далеких мирградцев, замерших на полушаге, убегая прочь, и даже мотылька у ближайшего уличного фонаря, чьи изящные белые крылья застыли на полувзмахе.
— Ивонна, — говорит он, задыхаясь, — Ивонна, что… что происходит?
Она не отвечает. Она словно висит в пространстве, не шевелясь.
Голос Тати звенит над ним, громкий и неистовый:
— Дочь минувшего, узнаешь ли ты меня? Ты меня знаешь, Тулвос, ты меня знаешь? Ты помнишь, когда мы были одним? Ты помнишь, что с нами сделали? Ты помнишь, кем мы были?
И Сигруд мгновенно все понимает.
Он понимает, почему Шара врала ему в убежище. Он понимает, почему она хотела остаться в живых и задержать возвышение своей дочери.
Он понимает, кем был искалеченный божественный ребенок, чьи владения оказались так велики, что угрожали всем изначальным Божествам.
Он вспоминает, как Олвос говорила: «Скоро стены вырастут, и заря окажется под угрозой. А время, как всегда, останется нашим самым страшным врагом».
Мысли Сигруда неудержимо летят. «Что, если божественный ребенок был не просто искалечен?» Он вертит головой, игнорируя жестокую, ужасную боль, и пытается увидеть Тати, которая приближается к Мальвине. «Что, если его разделили надвое? На двух разных людей, которым было запрещено приближаться друг к другу, которых заставили забыть друг о друге, иначе вся реальность оказалась бы под угрозой…»
— Они время, — говорит он слабым голосом. Моргает, чувствуя приближение обморока. — Прошлое и будущее — половинки одного целого. Они само время.
Голова
15. Достаточно одного толчка
Я все время просыпаюсь в ночи, охваченная паникой, и думаю об одном: что, если они совсем как мы?
Что, если наши дети ничуть не лучше? Что, если они совсем как мы?
Когда фигура подлетает, Мальвина отшатывается, думая, что это Ноков — но это не он. Вновь прибывший движется… странно. Он мечется по небу, словно летучая мышь, и у Мальвины уходит несколько секунд, чтобы понять: он пляшет между секундами, грациозно перепрыгивает от одной к другой — но лишь к тем, что еще не наступили. Мальвина всегда считала, что это невозможно. Это противоречит самой ее сути.
Фигура, метнувшись к Мальвине, приземляется на ступеньки рядом с нею. Это девушка, примерно того же возраста, что и она сама, и выглядящая… знакомо. Мальвина выпрямляется.
— Т-татьяна?
— Нет, — говорит девушка.
Она смотрит на Мальвину, и та видит, что ее глаза изменились. Теперь они странно бесцветные, но, глядя в них, Мальвина испытывает странное чувство: как будто в глазах этой девушки она видит все, что случится в следующие мгновения.
Она смотрит девушке в глаза. Потом ахает и в ужасе отворачивается.
— Ты знаешь меня, Тулвос, — медленно говорит девушка. — Ты знаешь меня, дочь прошлого. Ведь так?
— Я… да, — неохотно говорит Мальвина. — Да. Я… думаю, что знаю.
Лицо у девушки яростное, ужасное.
— Скажи вслух. Скажи мое имя.
— Ты… ты будущее, верно? — говорит Мальвина. — Я дочь минувшего. А ты — грядущего. — Мальвина закрывает глаза и постепенно осознает, что имя девушки ей известно. — Ты… ты Алвос, верно?
Та кивает.
— Теперь ты помнишь. Как и я наконец-то. Так нас назвали. Но я нечто большее. Как и ты.
— Что?
— Разве ты еще не вспомнила, Тулвос? Они сделали так, что каждая из нас должна постоянно отталкивать другую, чтобы мы не оказались в одном месте, в одно время… И теперь я понимаю почему. Потому что они знали, что если мы сблизимся, то можем вспомнить. Теперь, когда я осознала себя, когда я рядом с тобой, я вспомнила все.
— Вспомнила… что? — спрашивает Мальвина.
Алвос подходит ближе.
— Ты не вспоминаешь, потому что не хочешь вспомнить. Когда ты в последний раз видела мать? Твою настоящую мать — Олвос. Ты помнишь?
— Тебе-то какое дело?
— Ты была юной, — продолжает Алвос. — Совсем маленькой, в лесу, ночью… Олвос была там. Она плакала. И другие Божества тоже были, все шестеро. И они взяли тебя и увели прочь от нее, во тьму…
Глаза Мальвины распахиваются.
— Откуда ты это знаешь?