Город чудес
Шрифт:
Еще шаг. И еще, и еще один.
«Каждую секунду я думал о том, что потерял».
Шаг, еще шаг.
«О том, что со мной сделали, и о том, как свершить мой собственный суд над этим миром».
Еще, еще, еще один.
«Но теперь, в преддверии конца, я все понял».
И вот наконец-то он приходит к ней.
Женщина, парящая в воздухе, похожа на Татьяну Комайд с толикой Мальвины Гогач: маленький нос, слабый подбородок, дерзкий рот. Она зависла футах в двадцати от края лестницы, подняв руки и обратив взгляд к небесам. Из ее глаз вырываются лучи
Это ему знакомо. Он сам выглядел так же, когда потерял своего отца, семью, дочь, подругу.
И в этот момент Сигруд понимает: это петля, бесконечная петля искалеченных детей, которые вырастают, но берегут свою боль, сохраняя ее свежей и новой, причиняя еще больше травм и начиная весь цикл заново.
Он смотрит на богиню, но видит только юную девушку, которая несколько ночей назад смотрела на луну и говорила, что мертвые для нее загадка.
— Не надо искать в смерти смысл, Тати, — говорит он ей. Отбрасывает копье, и оно катится вниз по лестнице. Медленно отходит назад, пока не упирается спиной в стену башни. — Ты сама мне это сказала.
Он смотрит на зазор. От лестницы до нее двадцать футов. Сможет ли он? Даже в таком измученном состоянии?
«Мне придется».
Он приседает, находит упор, готовится.
— Я тебе напомню, — шепчет он.
Он бежит вдоль лестницы — шатаясь, рывками, словно пьяный, но все равно в его движениях быстрота и сила.
Сигруд достигает края.
Прыгает.
Он взмывает, протягивая руки вперед, и под ним — оцепенелый Мирград, а над ним тянется в бесконечность черная башня.
Он летит к ней, тянется к ней, касается плеча и хватается, прижимает ее к себе, и тогда…
На него обрушиваются все секунды.
Сигруд сидит на белой плоскости.
Плоскость огромная, бесконечная, и хотя дрейлинг этого не может постичь, он понимает, что плоскость тянется во все стороны сразу. И все же он каким-то образом сидит на ней, скрестив ноги, голый — его покрытое шрамами и синяками израненное тело озаряет свет, который как будто льется отовсюду.
Что-то шевелится вокруг него. Он понимает, что эта плоскость, это место существует на ладони чьей-то руки — руки, принадлежащей непостижимо огромному существу.
— КАК ТЫ ПОСМЕЛ, — произносит голос.
Все продолжает шевелиться. А потом она поднимает его на уровень собственных глаз.
Сигруд видит перед собой богиню, она держит его перед своим лицом, и время все без остатка клубится в ее хватке. Ее глаза полнятся светом умирающих солнц и воем тысячи бурь, шумом тысяч дождевых капель, падающих на тысячи листьев, тысячей слов, произнесенных шепотом, тысячей взрывов смеха и тысячью слез.
Ее лицо искажается от неприкрытой ярости.
— КАК ТЫ ПОСМЕЛ МЕНЯ ПРЕРВАТЬ, — говорит богиня. — КАК ТЫ ПОСМЕЛ БРОСИТЬ ВЫЗОВ ВРЕМЕНИ.
Сигруд смотрит на богиню и медленно моргает.
— Я
— Я БОЛЬШЕ НЕ ОНА, — грохочет богиня. — Я НАМНОГО, НАМНОГО БОЛЬШЕ, ЧЕМ ОНА КОГДА-НИБУДЬ БЫЛА И ЧЕМ МОГЛА БЫ СТАТЬ.
— И все-таки, — говорит Сигруд, — она была намного мудрее, чем ты теперь.
Богиня разгневанно глядит на него.
— ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, О ЧЕМ ГОВОРИШЬ. Я ПЕРЕДЕЛАЮ ВРЕМЯ, ПЕРЕДЕЛАЮ МИР. Я СОТВОРЮ СПРАВЕДЛИВЫЙ МИР, ПРАВЕДНЫЙ МИР. МИР, В КОТОРОМ НЕ БУДЕТ НАСИЛИЯ, ОШИБОК И ЖЕСТОКОСТИ.
— Татьяна, — мягко говорит Сигруд. — Мальвина… Сколько раз мы через это уже проходили?
— ТАКОГО НИКОГДА НЕ СЛУЧАЛОСЬ РАНЬШЕ. ВРЕМЯ ПРОБУДИЛОСЬ ВПЕРВЫЕ. ВПЕРВЫЕ САМО ВРЕМЯ ПЕРЕДЕЛАЛО СОТВОРЕННЫЙ МИР.
— Может быть, и так, — говорит Сигруд. — Но сколько раз кто-то один совершал немыслимые зверства во имя того, чтобы сделать мир лучше? Божества, кадж, Винья, Ноков… И теперь ты? Ты тоже вступишь в их ряды?
— Я НАМНОГО МОГУЩЕСТВЕННЕЕ, ЧЕМ ВСЕ ОНИ! — кричит богиня. — НА ЭТОТ РАЗ Я ВСЕ СДЕЛАЮ ПРАВИЛЬНО!
— Не сомневаюсь, они говорили то же самое.
— ТЫ НИЧЕГО В ЭТОМ НЕ СМЫСЛИШЬ.
— Ошибаешься, — говорит Сигруд. — Я поступал так же. Я уже делал то, что ты собираешься сделать.
Богиня медлит, сбитая с толку.
— Когда моя дочь умерла, — тихо говорит Сигруд, — я был полон ярости и скорби, и я убил тех солдат. Это казалось мне праведным. Справедливым. Но это было чудовищно, более чем чудовищно. Невзирая на всю мою жажду справедливости, я сделал мир хуже.
— ВОЗМОЖНО, ОНИ ЭТО ЗАСЛУЖИЛИ, — говорит богиня, — ИЛИ, МОЖЕТ БЫТЬ, НЕТ. ЭТО ВСЕГО ЛИШЬ ОДИН ИЗ МНОЖЕСТВА ГРЕХОВ, КОТОРЫЕ Я ИСПРАВЛЮ. Я СОТВОРЮ МИР, В КОТОРОМ МЫ ПОЛУЧИМ ТО, ЧТО НАМ ПРИЧИТАЕТСЯ ПО СПРАВЕДЛИВОСТИ, ПО ЗАСЛУГАМ.
— Ты не сможешь, — говорит Сигруд. — Ты столь же беспомощна, как я. Этот мир вписан в твое сердце, как и в мое. Возьми хоть все оружие из всех реальностей и используй его, как только сумеешь, Тати, но не в твоих силах сделать этот мир добродетельным. Не в твоих.
Богиня сердито глядит на него.
— ТЫ, КОТОРЫЙ СТРАДАЛ. ТЫ, КОТОРЫЙ ВЫТЕРПЕЛ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬ И НАСИЛИЕ. ТЫ, КОТОРЫЙ ГУБИЛ, И УБИВАЛ, И ВОЕВАЛ С ЭТИМ МИРОМ. И ТЕПЕРЬ ТЫ ГОВОРИШЬ, ЧТО СПРАВЕДЛИВОСТИ НЕ СУЩЕСТВУЕТ?
— Не такой, — говорит он. — Не такой. Уж я-то знаю. Я потерял самое дорогое. Я страдал. И я думал, что страдание делает меня праведником. Но я ошибался, Тати. Я пытался тебя этому научить. Но как я мог, если сам не усвоил уроки? — Он роняет голову и шепчет: — Я… на этой лестнице я увидел собственную жизнь разобранной на части. Я столько лет посвятил гневу и столько лет украл у других людей. Каким же я был эгоистом. Сколько чудес я упустил из вида… А ведь мне нужно было лишь увидеть что-то еще, помимо собственной боли. Если бы я только отбросил свои мучения и решил жить заново. Но я этого не сделал и столько всего потерял. А ты потеряешь намного, намного больше, если поступишь вот так.