Город энтузиастов (сборник)
Шрифт:
– Председателя можно видеть? – спросил он.
– Нету.
– А секретаря?
Ему показали на легкую тесовую перегородку, с закрытой дверью из тонкой фанеры.
– Отдельный! кабинет, – подумал Бобров, – и без предупреждения открыл фанерную дверку.
В тесной комнатушке, которую при всем желании нельзя было назвать кабинетом, сидел секретарь – блондин с отпущенными по-хохлацки длинными махровыми усами. Секретарь поднял голову, посмотрел на гостя с некоторым недоумением – гость тоже посмотрел на секретаря с недоумением, и оба они с минуту
– Бобров, – узнал, наконец, секретарь.
– Самохин, – вспомнил, наконец, Бобров. – Ты как сюда попал?
– Я-то что – а вот ты как? – в свою очередь удивился Самохин.
Оба имели одинаковое право удивляться: пять лет тому назад работали они вместе в политотделе дивизии – с тех пор не встречались ни разу – и вдруг встретились снова при таких необычных обстоятельствах.
– А я тут давно живу, – рассказывал Самохин: – ведь у меня жена с этой деревни. Приехал посмотреть, да и застрял. Время было голодное, подвернулось учительское место…
– А разве ты не секретарь?
– Временный… А главная моя специальность, если хочешь знать, – культурный хозяин. Земледелием занимаюсь.
– Ну?
Делом одной минуты было сложить бумаги и уйти, оставив дверь «кабинета» открытой.
– Если кто спросит – скажите, что секретарь домой ушел, – объяснил Самохин своим делопроизводителям. – Пойдем ко мне. У тебя машина что ли испортилась? На мосту провалился?
Самохин ухмыльнулся:
– Тут всегда так. Ну а пока машину чинят, посидишь у меня, отдохнешь. Я тебе все хозяйство покажу…
XI
Татьяна верила преданьям.
Трудно себе представить более разную судьбу двоих в общем одинаковых по образованию и воспитанию людей, как Бобров и его товарищ – Самохин. Недавно построенная изба из такого же, как у всех крестьян восьмивершкового леса, показав на которую, Самохин с гордостью сказал:
– Мой дом. Сам строил.
Обстановка этой избы – стол из необструганных досок, самодельные табуретки, неизбежный портрет всероссийского старосты, помятый, но ярко начищенный самовар, чашки с отбитыми кромками, чайник с луженым носом, рваная не первой чистоты домотканая салфетка.
В самоваре – неизбежное деревенское угощение – яйца.
– Собственные яички – кохинхинок развожу – курица не простая. Смотри, какой вес в яйце, – хвастал Самохин, – только одна беда – болеют очень. Из десятка только две и клались, а остальные испортились почему-то…
В чашки налит чай, природный аромат которого был заглушен запахом деревенской потребилки – т.-е. отдавал не то мылом, не то керосином, не то тем и другим вместе.
– Я тут культурное хозяйство веду, – продолжал рассказывать Самохин, совершенно не интересуясь делами своего гостя: – огород у меня первый на деревне. Сад развел – яблоки скоро будут. Пчелы. Турнепсом целую полосу засеял. Замечательный турнепс!
– Что же – мужики подражают тебе, учатся? – чтобы
Самохин нахмурился.
– Как сказать. Чему учатся, а чему и нет. Турнепс тоже некоторые посеяли, – а вот насчет скота не больно. Не верят, ждут, что получится… Они на моих неудачах учатся – а я и сам кое-что от них беру. Книжки тоже помогают… Вон у меня книг-то, – показал он на пачку брошюр по сельскому хозяйству. – Только книга одно, а на практике и предвидеть нельзя, что получается. Я бы тебе рассказал, как обзаводиться начал, – целый роман. Ты не пишешь?
Бобров писать никогда не пробовал.
– Напрасно, – у меня огромный материал. Я и газету писал – кое-что напечатали.
Самохин говорил без устали – долгое сиденье в деревне располагает к разговорчивости: когда-то еще встретишь человека одного с тобой уровня развития.
– Заняться у меня? Подражать? Да меня два года на смех поднимали. Учил бы, говорят, ребят, не за свое дело берешься. А я их в первый же год удивил. Искусственного удобрения достал: где они меру сняли, я – две. Сразу поверили. Сунулись в город за удобрением – а им нос: нету. И я с тех пор, сколько ни хлопочу, достать не могу. Куда только оно подевалось…
– Вот что я скажу, – перебил Бобров: – мне надо ваш лес посмотреть. Я, признаться, за тем только и приехал.
– Дело. Стоит, чего посмотреть. Только на что он тебе?
– Стройка у нас начинается, просили выяснить – годен или нет.
– Как же не годен. Уж если такой лес не годен, какой же годен то? Ведь и моя изба из этого леса. Только одна беда – наши мужички лесок-то своим считают.
– Как так своим? Я в лесотделе справлялся – госфонд!
– То-то и есть, что в лесотделе. А вы бы у наших мужичков спросили. Они лучше знают. Их лесок, заповедный, замоленый, с иконами обхоженный, спокон веку их. Начнешь рубить, так завоют.
Трудно предвидеть, когда и где наткнешься на препятствие. Ты думаешь, что достаточно обломать десятка два советских чиновников, ты думаешь, что достаточно получить согласие земотдела и лесотдела и лесничества, ты думаешь, что эти многоразличные органы вольны казнить этот лес, предоставив его неумолимому топору лесоруба, и вольны миловать, предоставив ему сгнить на корню, – а тут вдруг какие-то «мужички».
– У них не спросят, – ответил Бобров. – Меня другое интересует – сохранился лес или нет. Может быть, миф один – только пеньки торчат.
– Что ты! Пятьдесят лет топор не притрагивался. Разве что какое старое дерево среди леса срубят. Я тебе говорю – заповедник. Тут одна штука затесалась – как бы тебе объяснить – суеверие, что ли.
– Суеверие?
– Я потом расскажу, – а пока пойдем лес посмотрим.
Приятели вышли за околицу. Навстречу им две лошаденки надрываясь тащили выпачканный в грязи, поломанный, хромающий на одну ногу автомобиль.
– Твой что ли? – спросил Самохин.
– Мой, – ответил Бобров, и, обращаясь к шофёру: – Сегодня не уедем?