Город грехов

Трещев Юрий

Кутаясь в плед, писатель вышел на террасу, на которой в глиняных горшках росли гиацинты, гвоздики и другие растения.

С террасы открывался вид на город, похожий на некое чешуйчатое чудовище с крыльями, выползшее из воды на берег. С востока к городу подступало море, с севера — болотные топи и трясины, с юга — горы, стоявшие наподобие стены, а с запада — почти безлюдная пустыня.

— Не спится?..

Писатель оглянулся. У балюстрады стоял историк и листал какую-то книгу. Он жил с женой в пустующей комнате археолога. Детей у них не было.

Глянув на писателя, историк отвел взгляд.

Выглядел писатель ужасно. Голова его свесилась набок, одной рукой он держался за сердце, другая же была бессильно опущена.

Историк догадался, что писателю дурно. И он не ошибся. У писателя был обморок.

Историк взял писателя за руку.

Писатель очнулся, однако вид у него был как у покойника и речь путанная.

«И все же он сказал даже больше, чем мне хотелось бы… надо бы выразить ему сочувствие… одно

время я был безумно влюблен в его жену, помню, даже писал одноактные пьески для нее, надо сказать, с выраженной индивидуальностью и стилем… правда, меня упрекали в страсти к перечислениям и каталогам… кстати, из-за нее я стал проявлять интерес к истории… и оставил поэзию, этот сладостный обман, хотя и история часто лжет и замалчивает, не говорит всю правду до конца… — Историк обратил внимание на подозрительного незнакомца в плаще, который стоял на углу улицы у афишной тумбы. Он подошел слишком близко к афише, и ему пришлось слегка откинуть голову, чтобы рассмотреть ее. — Где я мог его видеть?.. — подумал историк. Незнакомец был высокий, худощавый, немного сутулый, с бледным лицом в ореоле рыжих волос. — Чем-то он похож на меня, но, признаюсь, я не чувствую себя особенно польщенным этим сходством… кто он?.. наверное, поэт… певец зла и ужасов, испытывающий неуверенность в будущем, безверие и отчаяние… и, по всей видимости, страдает бессонницей, как и я… еще один проклятый поэт, известный среди неизвестных… автор поэмы в стихах о странствиях души в поисках спасения… трудно представить себе нечто более зловещее, нежели те картины, которые рисуют эти пророки перед взором читателей… хотя жесты, движения, повадка выдают в нем актера… что его так рассмешило?.. неуместность его смеха очевидна… играет роль злодея… желает зла и творит добро… пугает и прельщает… он и палач, и жертва… достоин проклятия и сочувствия… утром он весел и приветлив, вечером — не в духе… сегодня смеется, ему пролилась милость с небес, завтра рыдает, прячет скорбное и мокрое от слез лицо в раскрытые ладони… вот, в сущности, и все, что я могу сказать о нем… как, впрочем, и о себе… — Историк попытался рассмеяться, но получилась лишь вымученная гримаса. Еще одна попытка закончилась каким-то судорожным всхлипом. — Он радуется, а мне тревожно… ночью я опять слышал этот странный подземный гул, напоминающий глухое урчание… творится что-то странное и страшное… подобало бы мне не смеяться, а трепетать и скорбеть перед бедствиями и несчастьями, готовыми стереть город с лица земли, о чем твердит молва и пишут в газетах… что-то будет… что?.. не знаю и боюсь узнать…»

Надо сказать, время было смутное.

Люди жаловались и вздыхали, говорили, плохие времена. Знамения в небесах и на земле грозили городу напастями. Сначала случилось затмение солнца, потом ночное небо осветила комета с хвостом. По улицам днем бродили бездомные пророки, пророчащие в стихах, что город станет добычей адской пасти и жители обретут достойное себе место в преисподней. Поэзия творилась тогда всеми, а не одиночками, защищенными от болезненных вторжений действительности, которая была отдана во власть надсмотрщикам, а ночью дорогу прохожим заступали призраки и мертвецы, покинувшие могилы. Для одних во всем этом было что-то пугающее. Для других ничего примечательного и зловещего не происходило. Были и такие, которые испытывали удовольствие от ужасов…

— Позвольте выразить вам сочувствие… — заговорил историк.

— Спасибо… что читаете?.. — писатель близоруко сощурился.

— Вы не читали?..

— Что это?..

— Странная книга… она наделала столько шума…

Возникла пауза. Историк листал книгу, а писатель смотрел на город, живущий как будто сам по себе.

— Не могу найти… вот, кажется, нашел… нет, не то… вы ничего не слышали о проклятии… говорят, проклятие разбудило силы, о которых автор даже не догадывался…

— Можно ли верить тому, что написано и о чем говорят?..

— Как вы думаете, проклятие исполнится, или это всего лишь риторическое преувеличение?.. хотя звучит оно как приговор разгневанного бога…

Писатель промолчал.

— Почему вы молчите?..

— Не знаю, что сказать… я плохой комментатор страхов, хотя, вполне возможно, они не лишены основания… история творится верой… поверят горожане проклятию, и оно исполнится…

Опять возникла пауза. Историк листал книгу, а писатель смотрел на море. Морская лазурь была окаймлена пурпуром.

— Кажется, нашел… — историк принужденно улыбнулся. — Вот, послушайте:

«Горожане услышат странный подземный гул, напоминающий глухое урчание… все задвигается, причем в самых разных направлением, и город провалится в кромешную тьму, перед которой даже бог трепещет, куда и горожане устремится, ободряя себя криками…»

— У автора какой-то испорченный ум… бог ждет покаяния грешников, а не их гибели… кстати, кто автор?..

— Я знаю его отчасти… по сомнительным слухам… говорят, он сирота, дитя стыда и блуда… мать оставила мальчика на паперти… одни говорят о нем одно, другие другое… говорят, как им вздумается… мальчик вырос, мог стать артистом, он брал уроки игры на пианино у немки с глазами итальянки, но стал поэтом… в 65 лет он написал роман… критики, не читавшие роман, похвалили поэта, а прочитавшие выразили недоумение… у каждого свое мнение…

совпадают лишь мнения тех, кто своего мнения не имеет… конечно, понять эту книгу трудно, несмотря на комментарии и примечания… я думаю, что и сам автор не все в ней понял… ее нельзя читать легко и с удовольствием… если замысел и угадывается, то подробности постоянно ускользают, действие прерывается, связи нарушаются и все запутывается… пытаясь заставить читателя думать о том, о чем думать нельзя, поэт породил целое поколение меланхоликов и вздыхателей, которые оплакивают воображаемые радости и более чем сомнительные наслаждения… надо сказать, что мнения критиков иногда очень забавны… при жизни поэту пришлось претерпеть много испытаний и страданий, часто по собственной вине, но после смерти ему очень повезло… он стал мифической личностью…

— Так он умер?..

— Так говорят, но его читают и перечитывают, ему подражают, его переиздают… некоторые критики даже изображают дело так, как будто все поэты ведут свое происхождение от него… критики посвятили ему не один прочувствованный некролог…

— Но он здравствует и едва ли не царствует…

— Он уже не раз умирал, сам себя хоронил… он гений мистификаций и провокаций…

— И женщины от него без ума…

— Вовсе нет… говорят, он женоненавистник… смотрит на женщин как на порождение злого начала… но это не совсем так, вернее, совсем не так… ему приходилось иметь дело с женщинами… впрочем, вопрос этот остается неясным, как и его родословная… что поделаешь, время такое… мы живем в томительном ожидании неизвестного будущего… предстоят всевозможные опасности… я чувствую, что мир куда-то устремляется, но куда?.. в бездну погибели?.. или в бездну благодати?.. почему вы молчите?..

— Не знаю, что сказать…

— Конечно, все это только мои предположения и заблуждения… единственный способ избежать заблуждений — воздерживаться от суждений… вы верите в бога?.. опять вы молчите… отказываетесь высказывать о боге что-либо определенное?..

— Я считаю предположение о боге более или менее полезным…

— Некоторые считают, что бог живет и страдает вместе с людьми… а некоторые думают, что бог отделился от нашего мира пропастью и действует через посредников… и они не считают нужным приводить какие-либо доказательства или разъяснения, так как превосходство их учения кажется им очевидным… я думаю, что наш мир лучший между возможными мирами и представляется нам как видимый бог… а зло я понимаю как благое дело провидения… случайное ли это несчастье?.. и подлинное оно или мнимое?.. я не знаю, знаю только, что там, где бесстрастная и блаженная жизнь, там зла нет, а если бы оно там оказалось, то не было бы злом… восходя к богу, мы придем к красоте… а нисходя к пороку мы придем к безобразию… будем созерцать зло, насколько такое созерцание возможно, и погружаться в мрак и грязь, утрачивая все, что в нас от бога… и погребенными мы будем пребывать до тех пор, пока не удастся выбраться из этого кошмара каким-либо образом… кому не нужно, тот не увидит путь ко злу, даже если его показать, а кому нужно, тот угадает его или вообразит… надо признать, что в борьбе со злом мы потерпели поражение…

— Согласен с вами, закон бессилен…

— Но вернемся к поэту, автору этой книги, который сделал все возможное, чтобы мы как можно меньше поняли из нее… не знаю кто, судьба или бог посылает в мир пророков, чтобы ослепить людей, которым полагается ничего не видеть и только исполнять свои роли, как актеры в пьесе… и суть не в том, какая кому достанется роль, а как он ее исполнит… причем, никакой ролью гнушаться не следует, даже ролью безумного…

— Вполне возможно, что и автор этой книги не в себе, насколько прилично так думать о нем…

— Говорят, безумные очень проницательны… истина бродит меж всеми людьми, никем не узнанная… не смотрите на меня так… нет необходимости оспаривать это мнение… истина умеет скрывать то, что нам знать не полагается… правда, иногда она позволяет кое-что подсмотреть… это касается молвы… молва преследует известных людей, выдумывает разные невероятные вещи, следить за которыми было бы утомительно… помню, как-то я встретился с поэтом у руин женского монастыря… мы разговорились… выяснилось, что у нас была общая наставница, обучающая нас поэзии, этому сладостному обману… — Историк умолк. Он стоял, устремив взгляд на руины женского монастыря. Неизвестно, где бродили его мысли. — Как историк, я могу сказать только, что мы живем в смутные времена, и не как хочется, а как получится… — Историк полистал книгу. — Молва уверяет, что отцом поэта был пастух, которого звали Пан… в 7 лет мальчик написал свою первую поэму и удостоился лавровых ветвей, сорванных Паном на безлюдных горах… сочинительство и Пана спасало от безделья под видом тоски… в 9 лет Пан уже устроил мальчику овации, которые тот принял с выражением сдержанной радости на лице… когда Пан умер, мальчик перебрался из пещеры в город, к родственникам со стороны матери… женился он рано… первая его жена покончила с собой, бросилась в воду с моста… он последовал за ней с чувством восторга и ужаса… река не затянула его в водоворот, не разбила о подводные камни… он очнулся на песчаном берегу, нисколько не пострадав… такие чудеса случаются каждый день, но не становятся понятнее… рядом с ним лежала женщина… он слушал ее лепет, бред, жалобы и не мог вымолвить ни слова, он онемел… какая-то томная дрема охватила его… когда он очнулся, женщина исчезла… вы спросите, кто она была?.. тень без лица в толпе смутных теней…