Город грехов

Трещев Юрий

— Грустная история… хочешь-не хочешь, а слезы выступают… и тоска сердце давит…

— В 35 лет, написав поэму с трагической развязкой, поэт взялся за разъяснение мнений философов… в 50 лет он пытался подражать богу насколько это возможно… в старости все тяготеют к богу… бог причина всего прекрасного… в нем все это кружится… — Историк обвел взглядом небо. — А в 65 лет написал этот роман… помню, как я с ним познакомился… я прогуливался, шел по склону Лысой горы и вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из пещеры… я остановился, беспокойно озираясь во все стороны и сдерживая дыхание… из пещеры вышел незнакомец… он бормотал что-то, скорее коверкая, чем произнося слова… изумленный, я размышлял и недоумевал… я не мог понять, призрачное ли это существо, посланное для устрашения, или человек… незнакомец как будто прочитал мои мысли, говорит: «Я не призрак, а кто вы, и куда идете?.. впрочем, можешь не отвечать… идете вы, по всей видимости, из города, откуда истекают все нечистоты… и камни, и деревья, и бессловесные твари чувствуют, что есть бог, но только не жители этого города грехов… и слепые ведут слепых в яму преисподней…» — Незнакомец умолк, задумался… в нем было что-то женственное… тело нежное, худощавое,

как у ребенка, но дьявол уже щекотал его чувства… помолчав, незнакомец опять заговорил… он говорил, а я размышлял… иногда мне казалось, что незнакомец болен и бредит… речь его путалась, не знала порядка… я невольно проникся сочувствием к нему, когда он заговорил о смерти… тема смерти волновала и меня… незнакомец умолк, задумался… уже смеркалось… помню, он сказал, пора спать, заполз в пещеру, напоминающую гробницу, лег на ложе и затих… глянув по сторонам, я последовал за ним… когда я очнулся, у входа в пещеру стояла толпа… незнакомец говорил о смерти и спасении… не перескажешь всего, впрочем, понемногу можно сказать о многом… одни слушали незнакомца молча, другие возмущались, мол, к чему нам слушать разъяснения этого грамматика, который способен скорее развратить, нежели спасти… я вступился за незнакомца… остаток дня я провел с незнакомцем в пещере… шел дождь… он не прекращался всю ночь… за ночь я весь окоченел, так, что мог только согнуть шею и улыбаться… поэт вскользь глянул на мое лицо бледное, окаймленное торчащей мерзлой щетиной, рассмеялся, сказал, жизнь истинная покупается страданиями… сказал и умолк… я понял, что ему открылось нечто, о чем он не мог мне сказать… иногда на него нападала тоска по вечности, богу… и он выл, как воют собаки, если поблизости покойник… у собак тоже бывает тоска по вечности… еще одну ночь мы провели, обнявшись… утром другого дня он предложил мне место секретаря… доверил мне вести переписку… писем он не читал, говорил, что все они насквозь лживые… впрочем, считаю уместным обойти это молчанием… жуткое было время… не знаю, как мы выжили… но кто допустил искушение, тот дал и силы устоять… однажды ночью поэт исчез, оставив мне записку, из которой я понял, что ему открылся путь спасения… на этом пути многие стали ему врагами, а друзьями никто… говорили, что он завершил оставшуюся часть своей жизни на одном из западных островов… их называют блуждающими… на острове его звали человеком, который творит знамения… и это, несмотря на дикость и недоступность места, привлекало к нему людей… не все видели в нем бога… некоторые полагали, что он заботился не об их спасении, а о своих выгодах… и выказывали чисто собачье красноречие… он пытался вразумить их, но, увы… он и меня вразумлял… помню, как он изгонял из меня нечистого духа через стыдное место, а когда я упал со скалы и получил серьезные повреждения, провел ночь у моей постели и вернул мне здоровье… зиму мы провели на острове, а летом вернулись в город, где меня арестовали за бродяжничество и отправили в ссылку… я плыл сначала по воде, потом шел через пустыню с караваном… помню, я сидел на верблюде, вернее не сидел, а висел… мне постоянно угрожало падение… ночью я не мог заснуть, опасался змей и других тварей, и спал днем… меня освободили по амнистии и я вернулся в город… поэт жил на вилле с девицей, которую звал Музой… помню, я тогда тяжело болел… меня мучила лихорадка, опухли ноги… Муза надеялась, что занимать место секретаря я буду недолго, но к весне я выздоровел… обманувшись в своих надеждах, эта стерва возненавидела меня… я отвечал ей такими же чувствами… все лето мы странствовали из города в город, а осенью поэта арестовали за бродяжничество… в тюрьме поэт и написал роман, который сделал его скандально известным… сознаюсь, я не читал роман… мне казалось, что читать его не только бесполезно, но и в немалой степени вредно, и даже опасно… после тюрьмы поэт не стал осмотрительнее, хотя и пытался внушить себе страх и осторожность…

Писатель слушал историка, но не вникал. Он стоял и смотрел в оцепенении восторга на неясные очертания далеких гор, окутанных облаками на самом горизонте.

— Я ведь тоже дитя стыда и блуда… — сказал вдруг историк. — Моя мать была актрисой… она утопилась… захотела посмотреть, как живется рыбам… а моим отцом мог быть любой из почитателей таланта матери… хотел бы я видеть в себе хоть слабый отблеск отца, хоть тень… конечно, я понимаю, что желаю слишком многого… мы живем в плену иллюзий, среди видений и призраков… но я продолжу… после освобождения из тюрьмы по амнистии по случаю смены власти он вернулся в город и сошелся с женой судьи… а мне предложил занять место библиотекаря, я отказался, надеясь на лучшее… увы, надежды не оправдались… — Историк полистал книгу. — Композиция этого романа напоминает мне свернувшуюся в клубок змею…

Небо потемнело. Блеснула молния. Жутко громыхнул гром.

— У меня предчувствие чего-то угрожающего… — пробормотал писатель, наблюдая за людьми, которые уходили из города…

Ночью писателя мучил кошмар. Он шел, сам не зная куда идет. Дорога вилась змеей.

Он держаться подальше от людей. Время было такое, нужно было быть осторожным. Увидев впереди толпу, он остановился. На обочине дороги закапывали мертвеца. От мертвеца исходил тяжелый запах, который колебал язычки горящих свечей.

Он сошел на обочину, чтобы обойти толпу. Ноги то уходили в песок, то в болотную тину, то скользили на камнях. Уже смеркалось, когда писатель наткнулся на пустой дом. Окна были выбиты, дверь качалась в петле. Дом застрял в камнях после потопа. В нем жили лишь тени. Они танцевали и сплетались в танце на полу.

С жутким скрипом дверь приоткрылась.

Писатель успел увидеть среди теней блаженную, все ее бледное тело, которое показалось ему прекрасным, и дверь захлопнулась.

Писатель вздрогнул и очнулся у гроба с телом жены.

Створка окна было приоткрыта.

Доносились звуки прибоя. Море исполняло реквием.

Писатель глянул на жену.

Лиза была все так же прекрасна. В ней была какая-то завораживающая красота.

Трудно было удержаться от слез, и писатель разрыдался, дал волю своему горю, повергся на пол, ломая руки, выкрикивая слова проклятия смерти, которые лучше умолчать и забыть.

Рыдания

сменились безумным смехом…

Писатель успокоился.

Он лежал и размышлял.

«Не в наслаждении ли корень зла?.. наслаждение и развращает и отупляет, бесстыдно оскверняя целомудрие… а каждая попытка противостоять соблазну, не отвергая даже безумных средств, увы, заканчивается признанием собственного бессилия… да и нужно ли бороться с этим сладостным грехом, если тот, кто превыше всех, так устроил?.. — Писатель глянул в окно. — Бог создал эту пропасть без дна… какие только чудовища в ней не водятся…»

Створка окна приоткрылась и захлопнулась с тяжким вздохом.

Ветер поднял зыбь на море. Луна ее посеребрила и причудливо преобразила пейзаж, повесив над городом ослепительный нимб.

Ночь творила превращения: тот, кто был мертвым, стал живым, а живые все умерли, расползлись по гробам таким тесным, что ни встать, ни сесть, ни упасть.

Почувствовав прикосновение блаженной, писатель оцепенел.

Из оцепенения писателя вывели крики и гул толпы…

Уже светало.

Писатель стоял у гроба с телом жены и размышлял:

«Где она теперь?.. у меня было много женщин, с которыми я расстался без сожаления, но Лиза была ангелом… помню, когда я странствовал, жил в пустыне, выжженной солнцем и был похож на эфиопа, днем я томился от жара, а ночью от лукавства снов, я воображал себя среди ее удовольствий и просыпался… какая перемена положения!.. низверженный из рая, я видел вокруг лишь дюны или крутые утесы и обрывистые скалы… помню, неожиданно из-за скалы вышли люди… мне показалось, что они связаны веревками за шеи… с ужасом наблюдая шествие, я думал про себя, слепые ведут слепых в пропасть… потом прошла процессия полуобнаженных людей, которые неистово избивали другу друга ветвями финиковых деревьев, которые были еще с иглами… они иссекали хребты и песнопениями доводили себя до экзальтации… не удивительно, что они не ощущали боли… это была галлюцинация… змей-искуситель играет со всеми, живущими по одному в пустыне… помню, уже под утро сон явил мне блаженную… она стояла и молча смотрела на меня… взгляд ее тревожил, смущал, мутил рассудок… — Писатель подошел к окну и укрыв лицо ладонями прошептал: «Боже, как велик и как жалок человек, носящий в себе смерть и спасение…»»

И к этому нечего больше прибавить…

День прошел в суете и беспокойстве…

Ночью писателю опять снился кошмар. Его преследовали собаки и птицы.

«Не помню, как я спасся, очнулся, отдышался, огляделся, вокруг ангелы, херувимы, рай… потом пейзаж изменился… стало холодно, дико… дрожь пробрала до костей… посмотрев налево, потом направо, я увидел дверь в преисподнюю… у дверей толкучка… я с трудом протиснулся в дверь… в давке мне порвали плащ… помню, когда я шел по галерее, украшенной статуями, женщины стояли как живые, обнажив груди, рты их были приоткрыты, казалось, что они поют гимны, сливая в хор голоса… кто-то окликнул меня по имени, и я очнулся… в комнате царили сумерки… я привстал на ложе, охваченный страхом… сердце стучало в груди… я подумал, что умираю… чуть успокоившись и исполнившись смелости и надежды, я вернулся туда же, где был… галерея привела меня в сад, где я лицом к лицу столкнулся с евреем, который умер прошлой осенью от желтухи… со всех сторон нас обступали мирты и лавры… жалобно завыла собака, и видение растаяло в слезах… и зачем такое снится?.. однако, надо записать этот сон и то, что говорил мне старик… все что-то пишут, и я пишу, несмотря на свое невежество… я обольщаюсь сам и обольщаю других лукавством и коварством слов… иногда мне даже аплодируют, как в театре… люди любят суету и ищут лжи…» — Писатель приоткрыл створку окна, выходившего в яблоневый сад. Плоды свисали бременем с веток и лежали в траве врассыпную. Блаженная качалась в гамаке, растянутом между деревьями…

Ночь ушла и комнату заполнили тени. Одни танцевали, другие стояли у стены. Они вслушивались в заикающийся жалкий лепет писателя, иногда прерываемый всхлипами и стонами, на что-то надеялись, чего-то ждали…

Писатель успокоился. Он стоял посреди комнаты, озираясь, пытаясь понять, где он.

«Кто все эти люди?.. все в черном, ни улыбки на лицах, ни смеха… среди них и мой вечно мрачный секретарь с женой, которая считает чужое счастье своим несчастьем… обычно она молчит, или говорит такое, что лучше бы молчала… за окном утро или вечер?.. кажется, я в городе… узнаю руины женского монастыря… бог проклял этот город… бога привело в замешательство изобилие грехов и пороков, и он отдал город смерти… ему легче было разрушить город, чем найти хоть одного человека, свободного от греха… — Писатель близоруко сощурился, потер виски. — Я видел, как они умирали… они умирали, но не исправлялись… делались самих себя хуже… везде валялись трупы мужчин, женщин, истерзанных бродячими собаками и птицами… печальное зрелище… все дышало смертью… я смотрел на них и не знал, кому лучше, мертвым или оставшимся в живых, в ужасе бредущим по улице, обливающимся слезами… среди плачущих я увидел незнакомца в плаще… он стоял скрестив руки на груди и смотрел на девочку 13 лет… обходя заросли темно лиловых волчец и цепких колючек, она собирала полевую лаванду, покрытую пылью и разговаривала с пчелами и бабочками… наткнувшись на смерть, она глянула ей в глаза и рассмеялась… смерть поразилась и отступила… девочка ей не досталась… увы, сон неожиданно оборвался… странный и страшный это был сон… даже солнце свой бег на небе задержало, отложило закат… деревья горели, но не сгорали… и ночь не наступала…»

Писатель глянул на гроб с телом жены, на руины женского монастыря, на море, окаймленное пурпуром.

Он смотрел на город, проклятый по приговору разгневанного бога, и размышлял…

День угасал.

Стало прохладно.

Писатель закрыл створку окна.

Впереди его ждала ночь прозрений и сожалений…

* * *

До полуночи писатель пребывал в блаженстве, жил жизнью святых в раю, но как только подумал о женщине, все изменилось. Страсть овладела им. С ним сотворилось нечто ни с чем несообразное и вместе неприличное. Божье художество утратило благодать божьего образа.