Город грешных желаний (Отрава для сердец, Северная роза)
Шрифт:
Троянда все решила для себя: с ребенком Аретино она пойдет к своему любимому и будет смиренно умолять его о прощении; если же родится дьяволенок, она задушит его и тут же покончит с собой, потому что это будет означать, что бог от нее отвернулся, и грех самоубийства будет лишь незначительным довеском на весах его кары.
Теперь мир ее, и прежде замкнутый, сузился еще больше. Все-таки раньше она могла ходить по дворцу, каждый день видеть Пьетро… Теперь к ней являлась лишь пожилая служанка, которая приносила еду, уносила грязную посуду на кухню и забирала белье для стирки. Троянда держала себя так грубо и надменно, как только могла, стараясь уходить в сад, лишь только служанка появлялась, и в конце концов добилась, чего хотела: добрая женщина возненавидела гордячку и ни на мгновение
Троянда бесконечно скучала без книг: у нее оставался только томик «Дафнис и Хлоя», уже заученный наизусть и порядком надоевший. Тогда она нашла себе довольно любопытное занятие: подбирала в саду птичьи перья, оттачивала их и на полях книжки записывала красно-черным руджейским вином, которое часто приносили ей к обеду, все русские слова, которые ей удавалось вспомнить: запавшие в память с детства, услышанные от Гликерии… Гликерия часто пела, рассказывала сказки – Троянда с изумлением обнаруживала, что помнит очень много! Теперь ее беспокоило, что книжка закончится, не на чем будет писать. К счастью, она нашла завалившееся за кровать роскошное издание Апулея, но даже не перечитывая, даже не глядя на бесстыдные картинки, начала записывать сказку про девушку Крупеничку, про то, как крестьянскую дочку захватили в плен татары, и никак не могла она убежать из неволи, но помолилась богу – и превратилась в гречишное зернышко, которое унесли на Русь странники, там оно проросло, заколосилось, расплодилось… и поныне жива Крупеничка!
Троянде вдруг захотелось гречневой каши с молоком, да так, что ложись и помирай! Но каши взять было негде, и она перетерпела, хоть запах разваренной гречки томил ее не один день. Только тем и спаслась, что занялась записыванием какой-то другой сказки.
Разумеется, азбуки русской Троянда не знала, все записывала по-латыни и часто обнаруживала, что ей не хватает букв, чтобы обозначить звуки, которые оживали в памяти. Вот, скажем, «ж». Или «ы»! Слова получались корявыми, уродливыми, но все же это занятие доставляло ей огромное удовольствие.
Да-да! Она научилась высекать искры радости в той беспросветной тьме уныния, в которой пребывала! Но самым большим удовольствием оставались сон и видения во сне…
Она не только рано ложилась и поздно вставала. Сон мог ее сморить где попало – хоть в саду, и тогда Троянда засыпала прямо на теплой траве, окутанная сладким запахом роз. Часто, проснувшись, она обнаруживала, что лицо ее залито слезами, но о чем она плакала, что ей снилось, Троянда не помнила. Она часто размышляла: где бродят наши души, когда их освобождает сон? – но никогда не могла вспомнить своих снов.
Дни тянулись, тянулись… так прошло два месяца, отмеченных зарубками на стволе пинии, росшей в тенистом углу сада, два месяца из четырех оставшихся до родин, когда Троянда, которую последние дни донимала какая-то особенная слабость, почувствовала себя совсем плохо. Началось все с тупой боли в животе. Тянуло, тянуло, что-то медленно, больно сжималось – и так же мучительно разжималось. Потом она обнаружила бурые пятна на рубахе.
Кровь. У нее началось кровотечение! Хорошо это или плохо? Может быть, так и должно быть? Спросить бы хоть кого-то… но спросить было некого – и Троянда решила терпеть. Она промаялась ночь, урывками засыпая, а утром, как всегда, ушла в сад,
Она все твердила себе: ничего, пройдет. А кровь сочилась сильнее, и вдобавок так ныла спина! Троянда ложилась, садилась, снова вставала, пыталась пройтись взад-вперед… Боль не отступала. Чудилось, ей в спину между костями деревянные клинья вколачивают! Наконец Троянда догадалась: надо найти плоское, твердое место и лечь. Спина распрямится – и перестанет болеть.
Она взгромоздилась было на стол, но он был коротковат, свешивались ноги, а они и без того отекали в последнее время. Троянда улеглась на пол, но ее тотчас стало знобить: мрамор показался ледяным, даже сквозь ковер пробирал холод. И тошнило, беспрестанно тошнило!
Она выползла в сад… Тут, у фонтана, ее вдруг вырвало.
Опустошенная, она едва держалась на ногах, но в голове просветлело, и Троянда догадалась, что нужно просто лечь на землю: трава теплая, холодно не будет, и спина перестанет болеть.
Правда перестала… Троянда лежала, блаженно раскинувшись, щурясь от мягкого света, кое-где пробивавшегося сквозь тенистый узор листьев и цветов, и чувствовала, как боль медленно впитывается в землю. Ах, как хорошо, хорошо… Она была так измучена, что, едва вынули клинья из спины, заснула мертвым сном, но ненадолго: новый приступ боли пронзил ее. На сей раз не в спине, а внизу живота. Приступы следовали один за другим и были с каждым разом все сильнее. До Троянды донеслись чьи-то стоны, и она не сразу поняла, что сама стонет, и хрипит, и хватает воздух пересохшими губами.
Ей страшно хотелось пить, но разве хватит сил подняться и доползти до фонтана? Нет, надо еще потерпеть. Это скоро кончится, ну не может же это длиться вечно!..
Боль вдруг ударила с такой силой, что роженица с громким стоном резко согнула ноги – и тут же внутри у нее что-то словно бы лопнуло. Она ощутила, что из ее тела изливаются потоки тепловатой жидкости, и в мимолетном просветлении вдруг поняла, что происходит: она рожает! У нее начались роды! Раньше на два месяца!
Отовсюду, из каких-то закоулков памяти, слетелись, собрались разрозненные сведения, обрывки разговоров, какие-то случайные воспоминания. Это не просто боли – они называются схватки, а жидкость – это какие-то там воды, которые «отходят» перед тем, как рождается ребенок, и теперь надо посильнее тужиться, чтобы он родился, ну а потом перегрызть пуповину.
Это все, что она знала о родах. Не больно-то много для женщины, которой предстоит сделать это без повитухи, без малейшей сторонней помощи, – но больше узнать все равно неоткуда. Тужиться, значит? Хорошо, она будет тужиться. Это хоть как-то приглушает боль!
Она тужилась, цепляясь ногтями за траву и кряхтя. Что-то раздирало ей чресла все шире и шире, лезло из ее утробы на волю, но, несмотря на все свои усилия и на старания Троянды, никак не могло извергнуться. Троянда садилась, ложилась, билась о землю… Хотелось вцепиться во что-нибудь, но трава с корнем вырывалась из земли, Троянда отбрасывала ее, вырывала новые пучки… Розовые кусты тряслись, лепестки падали, уже все вокруг было усыпано ими, они липли к потному лицу Троянды, и та беспомощно сдувала их, не переставая тужиться, изо всех сил тужиться.
Нет, не получается! Она не может больше выносить эту боль! И горло у нее болело – наверное, она кричала, хоть и не слышала своих криков сквозь оглушительный звон в голове.
И что, их никто больше не слышит? Hикто не придет на помощь? А если она не родит сама – что будет?!
Страшное воспоминание ударило по глазам: черная, застывшая, бесформенная груда в тени магнолий – Молла; а меж ее окровавленных ног – покрытая кровавой слизью головка и крошечные скрюченные ручки.
Троянда испустила такой вопль, что услышала свой крик, взвившийся над розовыми кустами, словно обезумевшая птица. И ей почудилось, будто все внутренности ее вдруг вырвались из тела – невыразимо легко стало вдруг, и вздувшийся живот опал, что-то завозилось между ног, но что – Троянда не могла посмотреть: она лишилась сознания.