Город и город
Шрифт:
Часто моргая, я встал на ноги, и близко не в том состоянии грогги, которого ожидал. Дверь была заперта. Окно располагалось слишком высоко, чтобы я мог что-то в нём увидеть. Я подпрыгнул, из-за чего голова всё-таки слегка закружилась, но увидел только небо. Одежда на мне была чистой и ужасно непримечательной. Всё приходилось впору. Тогда-то я и вспомнил, что происходило со мной в темноте, и меня заколотило.
Беззвучие расслабляло. Ухватившись за нижний край окна, я подтянулся на дрожащих руках. Без опоры для ног долго оставаться в этом положении
— Сядьте.
При звуке этого голоса я тяжело повалился на пол. С трудом поднялся и обернулся.
В дверном проёме кто-то стоял. Источник света находился позади него, и он выглядел тёмным провалом, отсутствием света. Ступив вперёд, он оказался человеком лет на пятнадцать-двадцать старше меня. Крепким и приземистым, в такой же неопределённой одежде, как моя. Позади него стояли и другие: женщина моего возраста, другой мужчина чуть старше. Их лица ничего не выражали. Они были похожи на глиняные изваяния людей за несколько мгновений до того, как Бог вдохнул в них душу.
— Садитесь. — Пожилой мужчина указал на стул. — Выйдите из угла.
Это было правдой. Я вжимался в угол. Осознав это, я заставил лёгкие дышать реже и распрямился. Убрал руки от стен. Стоял, как нормальный человек.
— Какая неловкость, — сказал я спустя долгое время, — прошу прощения.
Сел, куда мне указывали. Когда совладал с голосом, сказал:
— Я Тьядор Борлу. А вы?
Он сел и посмотрел на меня, склонив голову набок, безучастный и любопытный, как птица.
— Брешь, — сказал он.
— Брешь, — сказал я и судорожно вздохнул. — Да, Брешь.
Наконец он сказал:
— Чего вы ожидали? Чего вы ждёте?
Не чересчур ли это было? В другой раз мне, возможно, удалось бы понять. Я нервно оглядывался, как бы стараясь увидеть в углах что-то почти невидимое. Подняв правую руку, он сделал вилку указательным и средним пальцами и нацелил её сначала в мои глаза, а затем — в свои: мол, посмотри-ка на меня. Я повиновался.
Он смотрел исподлобья.
— Ситуация такова, — сказал он.
Я осознал, что мы оба говорим по-бещельски. Но выговор у него не был ни бещельским, ни уль-комским — и, уж конечно, не европейским или североамериканским. Акцент его был неопределим.
— Вы совершили брешь, Тьядор Борлу. Злонамеренно. При этом вы убили человека. Вы выстрелили из Уль-Комы прямо в Бещель. Поэтому вы в Бреши.
Он сложил руки. Я наблюдал, как тонкие косточки перемещаются у него под кожей, в точности как у меня.
— Его звали Йорджавик. Человека, которого вы убили. Помните его?
— Я…
— Вы раньше с ним встречались.
— Откуда вы знаете?
— Вы нам сказали. Только от нас зависит, как вас упекут,
Я помотал головой, но…
— У Истинных граждан, — вдруг сказал я. — Он был там, когда я их допрашивал.
Это он звонил адвокату Гощу. Один из крутых и наглых националистов.
— Он был военным, — сказал мой визави. — Шесть лет в ВВС Бещеля. Снайпером.
Ничего удивительного. Выстрел был отменный.
— Иоланда! — Я поднял взгляд. — Господи, Дхатт. Что случилось?
— Старший детектив Дхатт никогда больше не будет в полной мере владеть своей правой рукой, но он поправляется. Иоланда Родригез мертва. Пуля, попавшая в Дхатта, предназначалась для неё. Это второй выстрел разнёс ей голову.
— Чёрт возьми. — Несколько секунд я только и мог, что сидеть с опущенной головой. — Её родные знают?
— Знают.
— Ещё кто-нибудь ранен?
— Нет. Тьядор Борлу, вы совершили брешь.
— Он убил её. Вы не знаете, что ещё он…
Человек откинулся на спинку стула. Я безнадёжно кивал, как бы прося прощения.
— Йорджавик не совершал бреши, Борлу. Он стрелял через границу, в Связующем зале. Он никогда не совершал бреши. Возможно, адвокаты спорили бы о том, где имело место преступление: в Бещеле, где он спустил курок, или в Уль-Коме, где пули попали в цель? Или и там, и там? — Он элегантно развёл руками: мол, кого это волнует? — Он никогда не совершал бреши. А вы совершили. Вот потому вы сейчас и находитесь здесь, в Бреши.
Когда они ушли, мне принесли поесть. Хлеб, мясо, фрукты, сыр, воду. Поев, я стал толкать и тянуть дверь, но никоим образом не смог её пошевелить. Так и сяк ощупывая её поверхность, я не обнаруживал ничего, кроме растрескавшейся краски, — или же её послание было закодировано хитрее, чем я мог расшифровать.
Йорджавик не был первым, в кого я стрелял, он не был даже первым, кого я убил, хотя последних было не так много. Раньше мне не приходилось стрелять в кого-либо, кто не поднимал на меня оружия. Я ждал, что меня будет трясти. Сердце колотилось, но лишь из-за того, где я оказался, а не из-за чувства вины.
Долгое время я оставался один. Исходил всю комнату вдоль и поперёк, смотрел в скрытую полусферой камеру. Снова подтянулся на подоконнике и смотрел из окна на крыши. Когда дверь опять открылась и я глянул вниз, комната, по контрасту с заоконным пространством, была окутана полумраком. Вошла та же троица.
— Йорджавик, — сказал мужчина постарше, опять по-бещельски. — Он всё-таки совершил брешь в одну сторону. Когда вы в него выстрелили, вы заставили его это сделать. Жертвы бреши всегда совершают брешь. Он жёстко взаимодействовал с Уль-Комой. Итак, что о нём знаем. Указания он получал откуда-то. Не от Истинных граждан. Вот как обстоят дела. Совершив брешь, вы попали в наше распоряжение.