Город и псы
Шрифт:
– Нет, – сказала Тереса. – Надо сходить.
Они вошли в столовую. Родители Росы молча ели. У одного стула не было спинки; на нем сидела женщина. Мужчина, оторвавшись от газеты, взглянул на Тересу.
– Тересита, – сказал он и встал.
– Здравствуйте.
Мужчина – пожилой, пузатый, кривоногий и сонный – улыбнулся и протянул руку к Тересиной щеке. Тереса отступила, рука повисла в воздухе.
– Я хотела помыться, сеньора, – сказала Тереса. – Можно?
– Да, – сухо сказала женщина. – Один соль. Принесла?
Тереса
– Ты там побыстрей, – сказала женщина. – Воды мало.
Ванна была темная, в метр величиной. На полу лежала склизкая, старая доска. Из стены, не очень высоко, торчал кран, выполнявший функции душа. Тереса заперла дверь и повесила на ручку полотенце, стараясь прикрыть замочную скважину. Потом разделась. Она была тоненькая, стройная, очень смуглая. Тереса открыла кран; потекла холодная вода. Намыливаясь, она услышала крик: «А ну, пошел отсюда, старый козел!», потом – удаляющиеся мужские шаги и гул ссоры. Она оделась и вышла. Мужчина сидел за столом; увидев ее, он подмигнул. Женщина скривилась.
– Наследила на полу… – буркнула она.
– Я пошла, – сказала Тереса. – Большое вам спасибо, сеньора.
– Пока, Тересита, – сказал мужчина. – Приходи когда хочешь.
Роса проводила ее до дверей. В коридоре Тереса ей шепнула:
– Росита! Дай мне, пожалуйста, синюю ленту. Которую ты в субботу надевала. Я сегодня принесу.
Роса кивнула и приложила палец к губам. Потом исчезла во тьме коридора и вскоре вернулась, осторожно ступая.
– На, – сказала она, хитро поглядывая на подругу. – Зачем тебе? Куда ты идешь?
– У меня свидание, – сказала Тереса. – Меня мальчик пригласил в кино.
Глаза у нее блестели. Кажется, она радовалась.
Мелкий дождик шевелил листья на Камфарной. Альберто зашел в угловой магазин, купил пачку сигарет и направился к проспекту Ларко. Проносились машины, яркие капоты последних моделей выделялись в сереньком воздухе. Народу было много. Он засмотрелся на высокую, гибкую девицу в черных брючках. Автобус-экспресс все не шел. Рядом смеялись два паренька. Он узнал их не сразу, покраснел, буркнул «привет»; они кинулись к нему.
– Куда ты провалился? – спросил один, в спортивном костюме и с петушиным хохолком. – Нет тебя и нет!
– Мы уж думали, ты переехал, – сказал другой, низенький, жирный, в мокасинах и пестрых носках. – Сто лет тебя не видели!
– Я теперь живу на Камфарной, – сказал Альберто. – А вообще-то я в интернате, в военном училище. Нас только по субботам отпускают.
– В военном училище? – сказал петушок. – За что это тебя? Вот жуть!
– Да нет, ничего. Привыкнуть можно.
Подошел переполненный экспресс. Они стояли, держась за поручни. Альберто думал о тех, с кем он ездит вместе по субботам в автобусах и в трамваях, – запах грязи и пота, галстуки кричащих расцветок…
– А где ж твоя машина? – спросил Альберто.
– Машина? – сказал толстый. – Это отцовская. Он мне больше не дает. Я ее грохнул.
– Ты что, не знаешь? – заволновался петух. – Не слыхал про гонки на Набережной?
– Нет, не слыхал.
– Где ты живешь? Наш Мексиканец – будь здоров! – затараторил и заулыбался петух. – Они поспорили с этим психом Хулио, ну с Французской, помнишь?… Поспорили, значит, кто кого обгонит на Набережной. Дождь, понимаешь, а им хоть бы что. Я, конечно, с ними, за второго пилота. Психа сцапали, а мы – ничего, удрали. С вечеринки ехали, сам понимаешь…
– И грохнулись? – спросил Альберто.
– Это потом, в Акотонго. Ему вздумалось попетлять. Напоролся на столб. Видишь, тут шрам? А ему – хоть бы что! Везет… Нет на свете справедливости!
Мексиканец блаженно улыбался.
– Молодец, – сказал Альберто. – Как там у нас вообще?
– Порядок, – сказал Мексиканец. – Мы теперь по будним дням не собираемся, у девчонок экзамены. Времена меняются. Их всюду с нами пускают – и в кино, и на танцы. Цивилизуются старушки. Богач теперь с Эленой.
– Ты с Эленой? – спросил Альберто.
– Завтра месяц, – сказал Богач и покраснел.
– Ее с тобой пускают?
– А как же! Сама мамаша к завтраку приглашает. Ой, да ты ж за ней бегал!
– Я? – сказал Альберто. – Вот еще!
– Бегал, бегал! – настаивал Богач. – Еще как с ума сходил. Помнишь, мы тебя учили танцевать? Ну, у Эмилио. Показывали, как ей объясниться.
– Да, было времечко! – сказал Мексиканец.
– Рассказывай, – сказал Альберто. – Врешь ты все.
– Эй, вы! – сказал Богач, вглядываясь в глубь экспресса. – А я чего увидел!
Он протолкался к задним местам. Мексиканец и Альберто последовали за ним. Девушка, чуя опасность, уставилась на мелькающие деревья бульвара. Она была хорошенькая, кругленькая; носик ее трепетал, как у кролика, и стекло запотело.
– Привет, душечка! – пропел Богач.
– Не лезь к моей девочке, – сказал Мексиканец. – В морду схлопочешь.
– И пожалуйста, – сказал Богач. – Я готов за нее умереть. – Он театрально распростер руки. – Я ее люблю.
Оба заржали. Девушка смотрела на деревья.
– Не слушай его, – сказал Мексиканец. – Он хам. Извинись перед дамой.
– Ты прав, – сказал Богач. – Я хам, но я искренне каюсь. Прости меня! Скажи, что ты меня простила, или я не отвечаю за себя!
– Бессердечная! – вскричал Мексиканец. Альберто тоже глядел в окно; листва была мокрая, мостовая блестела. Поток машин несся навстречу за деревьями бульвара. Разноцветные здания Оррантии остались позади. Теперь дома были серые, низенькие.
– Никакого стыда! – сказала пожилая женщина. – Оставьте девочку в покое!