Город клинков
Шрифт:
Мир вокруг генерала Мулагеш начинает медленно вращаться.
Как же он изменился. Да, что-то в нем осталось от Бисвала прежнего – широкоплечего, крепко сложенного молодого человека, но теперь он раздался в поясе и в животе, аккуратно подстриженная, ухоженная бородка снежно-белая, а на переносице сидят очочки в тоненькой оправе.
А вот глаза остались прежними: они такие же бледно-бледно-серые, глубоко посаженные и смотрят настороженно, словно из щели дзота.
Генерал Лалит Бисвал улыбается – не очень-то весело, надо сказать, – и поднимается на ноги.
– Во имя всех морей, – говорит он. – Во
– На себя посмотри, – усмехается Мулагеш. – Теперь-то я понимаю, почему мне не хочется встречаться с бывшими коллегами. Смотрю на вас и вижу, в какую старую развалину я превратилась.
Он пожимает ей руку – что ж, и это в нем не поменялось: у него пальцы человека, предназначенного судьбой либо строить, либо разрушать. И тут, к ее изумлению, он ласково привлекает ее к себе и заключает в объятия – прежде за ним такого не водилось…
– Мне плевать, – говорит Бисвал. – Жалко, что мы с тобой раньше не встретились…
Он берет ее за руки и всматривается в лицо – ни дать ни взять отец, разглядывающий вернувшегося из частной школы-интерната ребенка.
– Я себя чувствую старым въедливым кротом. Неужели то, что было, действительно было? А погляжу на тебя – и как ветром сдувает такие мысли…
Мулагеш пытается обнять его в ответ, но получается не ахти: левая рука болит, а правая то и дело непроизвольно сжимается в кулак. А он пахнет почти так же, как раньше: мускусный мужской, но не неприятный запах, что-то в нем есть от можжевеловых ягод и сосновой хвои. Но даже слабый след прежнего его аромата тут же тащит за собой шлейф воспоминаний и других запахов: дыма, пепла, дождя, навоза, тухлой еды, гнилого мяса, – а с ними приходят и звуки: пронзительные крики и бормотание пламени.
«Не забывай, где ты, Мулагеш. Не забывай, где ты находишься».
Бисвал отпускает ее.
– Старший сержант Панду, вы свободны. Не стоит молодым смотреть, как старики жалеют друг друга. – И он одаривает Мулагеш веселой улыбкой. – Как насчет чашечки чаю? За чаем мы наконец-то забудем о проблемах этой мерзкой дыры.
— Как говорил один мудрец, – произносит Бисвал, разливая чай, – если пастух спит со своими козами, однажды он начнет сам болтать по-козьи. И тогда – кто скажет, где пастух, а где козы?
В окна барабанит дождь. Вот это ощущение, что башня раскачивается вместе с комнатой, – правда? Или игра воображения? Нет, нет, башня не может ходить ходуном у них под ногами…
– Ты считаешь вуртьястанцев козами? – интересуется Мулагеш, наблюдая, как над краем чашечки лениво клубится пар.
– Нет, – отвечает Бисвал, наливая чаю себе. – Я считаю, что для них это незаслуженный комплимент.
Голос у него точно не изменился: по-прежнему такой же низкий и хрипловатый, словно корабельный брус поскрипывает на волнах. И манера разговаривать осталась той же: словно бы ему не очень хочется, но надо же произнести до конца реплику. Беседуешь с ним как с бульдозером: медленно, но верно он прет на тебя.
– Какая обстановка в городе?
– На первый взгляд все просто. Министр Комайд желает построить порт, так? Расчистить русло, обеспечить проход вверх по реке, полностью изменить
– Ну и?
– Проблема в том, как это все отражается на местной политике – если к здешнему козьему месиву применимо это слово, оно для них слишком цивилизацией отдает. Все дело в давнем соперничестве.
И он показывает на развешанные по стеклянным стенам карты. На одной из них – районы по берегам Солды и выше в горы, каждый обозначен своим цветом.
– Вуртьястанцы, Турин, бывают двух видов. Те, кто живет в горах, и те, кто селится на берегах реки. Те, что у реки, – они богатые, толстые и счастливые. У них лучшие пастбища, и они нещадно обирают тех, кто желает переправиться через Солду. А вот те, что в горах… В общем, у них все сложно: жизнь тяжелая и всегда была тяжелой. Поэтому у них вошло в привычку драться за более плодородные участки земли.
– И что?
– Это правильный, разумный вопрос. И что нам до этого? Какое отношение вся эта козья бредятина имеет к строительству порта? Кому какое дело до этих долбанов? Но, к сожалению, если мы хотим открыть порт, нам придется сосуществовать с этими людьми. Если мы расчистим русло и река станет судоходнее, кому мы наступим на больную мозоль?
Мулагеш морщится и кивает:
– Вот оно что.
– Именно. Прибрежные племена хотели бы прибрать к рукам новые земли, чтобы туда переселиться. Однако единственные плодородные земли дальше от рек принадлежат горным племенам – точнее, это единственные пахотные земли, которые принадлежат горным племенам. И это очень беспокоит горные кланы. Беспокоит настолько, что они нападают на поезда с военными грузами, воруют взрывчатку и винташи, а потом берут это все в ручки и айда воевать. Это настолько их беспокоит, что они разоряют и жгут приграничные поселения. Это настолько их беспокоит, что они взяли и прямо в лоб выстрелили предыдущему военному губернатору этой сраной провинции. Вот насколько их это все беспокоит.
– Это, мать твою, сильное, я скажу, беспокойство какое-то…
– Очень, очень сильное, – кивает он. – Я здесь уже год с небольшим, и мне предстоят переговоры с вождями племен. Хочу, чтобы они перестали убивать друг друга. И нас заодно. Но я не сильно надеюсь на успех. Кстати, хорошо, что ты в походной форме. Не стоит сильно выделяться в массе солдат и светить погонами. Тинадеши выглядит надежным, однако это все равно передний край. В холмах сидит куча народу, которая с радостью откроет прицельный огонь по твоим аксельбантам.
– А как ты здесь оказался? Предыдущего командующего застрелили, и они обратились к тебе?
Бисвал словно бы сдувается.
– Нет. Не совсем так. Я… преподавал. Преподавал военную историю в Академии Абхишек. Другими словами, меня… на полочку поставили.
Мулагеш кивает. «Поставить на полку» – так в армии говорили о солдатах, оперативниках и офицерах, которых теоретически не отправляли в отставку или в запас, а как бы задвигали в угол. И забывали про них. На полку можно было попасть по ряду причин: вызвать неудовольствие политиков, провалить операцию или совершить какую-нибудь непростительную ошибку… А некоторых отправляли на полку просто из-за возраста. Постарели – с глаз долой. Очень мало кто отправляется на полку добровольно. Как она… «И даже это у тебя не вышло сделать по-человечески, Мулагеш…»