Город клинков
Шрифт:
– Так. Понятно. И что вы собираетесь делать?
Надар вздыхает:
– Вскоре состоится встреча глав кланов, и переговоры будут весьма сложными.
– Бисвал упоминал об этом.
– Да. Только этого нам не хватало. Особенно если это клановые разборки.
– Так. А что вы будете делать?
– Поеду туда и посмотрю, как там и что. Попытаюсь отыскать преступников и отправить их на виселицу. Или сразу в могилу. Чем быстрее с этим разберемся, тем лучше.
– Мне поехать с вами? – спрашивает Мулагеш.
Надар изумленно вскидывает взгляд:
– Вы и вправду хотите этого, мэм?
– На самом деле я здесь, чтобы
– Э-э-э… мне сказали… мне сказали, что место преступления выглядит… неприятно, генерал, – говорит Надар.
– Я видела много неприятного в своей жизни, – пожимает плечами Мулагеш. – Сдается мне, ничего нового я сейчас не увижу.
Надар с очень серьезным видом обдумывает ее слова.
– Я… я не уверена, мэм.
5. Составные части
Сайпур может похвастаться огромным флотом, который контролирует практически все торговые пути во всех морях, но, даже если бы размеры нашего флота в два раза превысили нынешние, это все равно не шло бы ни в какое сравнение с морской мощью древнего Вуртьястана.
Мощь эта основывалась не на числе кораблей и не на числе воинов на их палубах – хотя цифры эти были впечатляющи. Основа мощи флота Вуртьи – невероятные свойства каждого судна вне зависимости от его размера. Корабли обладали колоссальной разрушительной силой. И хотя то, что вуртьястанцы бросались в битву с одним мечом и без щита, – чистая правда, правда и то, что связь воина с мечом была божественной по своей природе.
Меч вуртьястанца считался продолжением души воина, его сердцем – человек и оружие были связаны на самом высоком, если не метафизическом, уровне. А самое потрясающее заключалось в том, что меч всегда возвращался к хозяину, даже если тот бросал его как копье на поле боя или в воды открытого моря: меч быстро возвращался к руке, что кинула его, вне зависимости от того, что он пронзил или встретил.
Мечи вуртьястанцев представляли собой удивительное оружие: невероятно длинные и острые, вкупе со сверхчеловеческой силой адептов они наделяли носителя поражающей мощью, сравнимой с нынешней пушкой. Если верить описаниям морских сражений – а они весьма многочисленны и последовательны в изложении, этого у них не отнять, – крохотный вуртьястанский катер с горсткой адептов на борту мог бы с легкостью потопить сайпурский дредноут.
Как можно понять, связи души воина и меча придавалось огромное духовное значение. Если воин долго жил на свете, считалось, что меч превращался во вместилище его души, а тело становилось не чем иным, как придатком к оружию. Бытуют также рассказы о простых континентцах, обзаведшихся вуртьястанским клинком: в рассказах люди становятся одержимыми духом прежнего хозяина меча и гротескным образом меняют облик. Трудно сказать, насколько эти истории реальны; возможно, этот миф – лишь концентрированное в сюжете
Доктор Ефрем Панъюй. «Континентальная империя»
Они выезжают из крепости после полудня – двадцать человек верхом, Надар впереди. Давненько Мулагеш никуда не отправлялась на лошади: промежность и задница начинают немедленно жаловаться, а увечье тут же напоминает о себе – держать поводья одной рукой не слишком-то удобно. Однако тропы здесь такие, что машине не проехать.
На дороге спокойно. Мрачные ели практически смыкаются над ними своими лапами, с них капает влага. Вдалеке низкие облака медленно заволакивают Тарсильские горы, раскрашивая розовые пики в грязно-коричневые цвета. Потом горы и вовсе скрываются из виду.
Самое время в очередной раз спросить себя: «Турин, ты хоть понимаешь, во что ввязалась? За каким демоном ты потащилась на север, где тебя ждут расчлененные останки фермеров? Это как-то поможет в расследовании судьбы Чудри? Или разобраться с тинадескитом?»
Да нет, поможет. Как раз поможет. Что тут сказала бы Шара? Что-то вроде: хороший оперативник заходит к цели со всех возможных углов, ко всем втирается в доверие и слушает все, что ему хотят поведать.
Вот так, да, сказала бы Шара, будь она здесь. Так что не такая уж плохая ее посетила идея.
Но в то же время Шара могла бы выразиться и так: хороший оперативник не тратит свое и чужое, мать его, время. А Мулагеш, возможно, занимается именно этим.
По обеим сторонам дороги торчат странные высокие и гладкие стоячие камни. Причем расставлены они явным образом не случайно. Что-то их расположение друг относительно друга да значит. А вот провалившаяся арка или разбитая мощеная дорога, белые камни сплошь затянуты мхом… Милю спустя они натыкаются на развороченную до половины башню, взорванную изнутри какой-то чужеродной катастрофической мощью: кирпичи раскатились по склону холма, как выбитые зубы. Остатки и останки древней погибшей культуры…
А вот и вовсе нечто удивительное! И вполне знакомое, судя по виду… Над вершиной далекого холма торчат две гигантские каменные ступни, футов восемьдесят в длину и пятьдесят в высоту. Чудовищно огромную статую что-то разрушило по самые икры. Ступни босые, стоят на массивном мраморном постаменте, который частично ушел в землю, словно глина не выдержала веса колосса, некогда здесь высившегося. Однако никаких обломков не видать, как ни присматривайся: ни лежащей вдалеке мраморной руки или остатков плеча, никаких разбитых камней, усыпавших соседние холмы. И головы нет, хотя так и видишь, как из глины выступает потрескавшееся и размытое бледное лицо с пустыми глазами…
Мулагеш оглядывается на чудовищные ступни на пьедестале и интересуется:
– Мне нужно знать, что это было?
Надар отчеканивает:
– Мне – точно не нужно.
Запах Мулагеш учуяла до того, как все увидела: где-то поблизости горит мягкое влажное дерево. Панду утыкается в донесение.
– Тут так все запутано, что сам Колкан ногу сломит, генерал, – выдыхает он.
И указывает на одну из узких сельских дорог. Они объезжают пихтовый бор, и Мулагеш видит – вот оно. В вечереющее небо поднимается струйка темного дыма.