Город-крепость
Шрифт:
– Присаживайся. – Золотые зубы Лонгвея вновь обнажаются в оскале, когда он указывает на пустой диван.
Я делаю глубокий вздох и плюхаюсь на продавленные подушки.
Пора приниматься за работу.
Вылазки во Внешний город опасны. В Город-крепость полиция не лезет, она сторожит снаружи. Выжидает. Немало бродяжек попало в тюрьму из-за подобных наркосделок.
Но сейчас я спокойно бегу по широким чистым улицам. Полиции нет. Лишь мерцающие неоновые вывески, гладкий блеск машин и тёмное, дождливое небо над головой.
Чем скорее я с этим разделаюсь, тем скорее вернусь в бордель. Смогу заглянуть в накрашенные лица в поисках единственного важного мне человека.
Старик, продающий статуэтки, старается не пялиться, когда я подбегаю к его палатке. Он увлечённо полирует длинный ряд крошечных фигурок животных.
– Клади сюда, – шепчет торговец и подталкивает ногой корзину. Практически незаметная, она стоит под прилавком с товаром.
Я осматриваюсь. Здесь, в дальнем краю рынка, покупателей мало. У соседней палатки стоит молодая пара и разглядывает украшения, пока продавец подсчитывает что-то на калькуляторе. Рука парня покоится на плечах девушки. Они смеются. Вместе. Такой странный, счастливый звук. Напоминающий, сколь многого я лишена.
Просовываю руку под тунику и кладу свёрток на дно старой потрёпанной корзины. Я стою близко к прилавку, достаточно близко, чтобы успеть схватить свёрток, если понадобится.
– Где ответная посылка? – спрашиваю я.
Торговец нефритом впервые поднимает взгляд, и я понимаю, как жалко, должно быть, выгляжу со стороны: тонкая, как бамбук, промокшая и заляпанная грязью. Мне не место здесь, рядом с этими счастливыми, смеющимися людьми, с жалкими, но дорогущими статуэтками и шарфами.
– Скажи своему… другу… что у нас небольшая задержка. Заплачу через несколько дней. Передай, что я отправлю своего человека.
Я не двигаюсь. Сделка должна проходить иначе. Мне должны передать плату… деньги… за товар. Если не заберу их, не выполню задание. Провалю – и Дэй умрёт.
Последняя мысль пронзает меня. Острая, как рыболовный крючок. С чего вдруг я беспокоюсь о Дэе? Я борюсь не ради него. Если Дэй напорется на нож, сам будет виноват. Он знал, во что ввязывается, переступая порог борделя Лонгвея.
Упорно повторяю себе эти слова, но не могу избавиться от мерзкого ощущения. Ответственность за жизнь Дэя давит на грудь.
– Ты кажешься умным мальчиком, – улыбается торговец, щеголяя кривыми жёлтыми зубами. – Уверен, твой друг всё поймёт. Он и я, мы давно работаем вместе. Моему слову можно верить.
Он прав. Я умна. Достаточно, чтобы чтить правила. Достаточно, чтобы выжить в Городе-крепости.
Никому не доверяй. Второе правило вспыхивает в голове, предостерегающее и яркое, как полицейские огни. Возможно, старик говорит правду, но я не готова возвращаться в бордель Лонгвея с пустыми руками.
– Мой друг поймёт? – спрашиваю я. Этой уловке я научилась на улицах Города: притворяйся дурачком,
– О, да. – Улыбка старика становится шире. – Он знает, где меня искать. Разве нет?
– Вроде бы, да…
Выждав подходящего момента, я делаю выпад. Слепо бросаюсь под стол. От торопливого, неловкого движения корзина переворачивается; свёрток выскальзывает из неё. Тянусь за ним, но руку мою перехватывают пальцы торговца. Он плюётся ругательствами, пытаясь вытащить меня из-под стола. Держит старик крепко, пальцы его так сильно впиваются в запястье, что на глаза накатывают слёзы.
Под туникой у меня спрятан нож, до которого легко дотянуться. Хватаю его и целюсь лезвием в руку торговца.
Он ужасно кричит. Отшатывается. Красная, густая кровь хлещет во все стороны. Я хватаю свёрток и делаю то, что умею лучше всего. Бегу.
Пацан ушёл, и с тех пор Лонгвей практически не обращает на меня внимания. Развалившись в кресле, он делает долгие затяжки из тонкой трубки. Опиумный дым вырывается в воздух подобно чернилам, призрачным кольцом повисая вокруг его головы. Слежу за дымом и стараюсь выглядеть безразличным, хотя сам отчаянно перебираю мысли. Краем глаза я вижу охранника, он весь в чёрном, горой высится в коридоре.
Того, что мне нужно, в этой комнате нет. Впрочем, я и не ожидал, что оно будет здесь. Мало кто стал бы хранить ценные вещи прямо посреди опиумного притона.
Из комнаты ведут четыре проёма. Широкие и арочные, выходящие в длинные коридоры. Четыре пути. Взгляд мой мечется между ними, пытаясь уловить в тенях хоть проблеск, возможную зацепку.
Но даже зацепки не помогут, если я не найду способ выбраться с этого дивана.
Смотрю на Лонгвея. Глаза его закрыты, лицо расслаблено, словно у кота, нежащегося на солнышке.
– Мне надо отлить. – Стараюсь, чтобы голос звучал ровно, сухо.
Он не отвечает. Даже не открывает глаз. Но он слышит, я замечаю это по поджатым, изогнувшимся губам.
– У вас есть туалет? – спрашиваю уже громче.
Глаза Лонгвея остаются закрыты. Ощущаю себя мальчишкой, который не особо нежно тыкает палкой спящего дракона. Глупо так подставляться, но число оставшихся дней пылает у меня в мозгу. Шестнадцать.
Обдумываю, сглатываю и делаю ещё один тычок:
– Хоть что-нибудь? Банка?
– Терпи, – рычит он.
– Не могу, – огрызаюсь я.
Один глаз приоткрывается. Тёмный, испещрённый сеточкой крошечных сосудов.
– Для бродяжки ты ужасно требователен. – Слова его сливаются воедино. – И хорошо одет.
Грудь сжимается, будто пустая банка из-под колы в жадных руках. Пытаюсь дышать глубоко и медленно – как учил мой репетитор английского, когда я паниковал из-за уроков, – но в воздухе слишком много дыма.
Я никогда не утверждал, что бродяга. Люди сами вешали на меня этот ярлык. Я не возражал, лучше так, чем пытаться объяснить правду. Кто я. Что сотворил. Факты, которые мгновенно изменят отношение Лонгвея ко мне.