Город мёртвых птиц
Шрифт:
На этом месте мысли преподобного прервал высокий звук, странно напоминающий пение ребёнка. Девочки. Ранним утром. На одиноком кладбище.
Он стоял, оцепенев, прислушиваясь, пытаясь понять, чудится ли ему это. Нет, и правда кто-то пел. Любопытство в душе священника одержало верх над страхом, и он ринулся впер"eд, натыкаясь на надгробия и мысленно проклиная хаотичное расположение могил локшерского кладбища.
Через минуту он уже смог разобрать слова, произносимые очень красивым, почти ангельским голоском:
«Ты живёшь, не понимаешь,
Что о смерти лишь мечтаешь,
Лишь о том твои
Как в гробу гнить будешь ты.
Смерть крадётся за тобою,
Веки я твои закрою,
Ты приветствуешь меня,
Будто я твоя родня.
Мир мой тихий и печальный,
Но ты гость в нём неслучайный,
И могилы темнота
Много лет, как ждёт тебя.
Я во тьму тебя зарою,
Двери в ад тебе открою.
Плачут демоны в огне
Так скучают по тебе!
А в земле сырой, глубоко
Труп гниёт твой одинокий.
Твари ночи жить хотят,
Плоть твою пускай едят.
Ну а я петь буду вечно,
Век мой славный бесконечный!
На твоей крови и боли
Длится жизнь моя в приволье!»
Моррисон ускорил шаг. Ему было необходимо во что бы то ни стало добраться до кладбищенской певички, пусть даже эта встреча повлечёт его гибель, а в душе священника почему-то с каждой секундой росла уверенность, что именно это и произойдёт.
Туман неожиданно расступился, и перед Моррисоном предстала девочка, вполне живая, сделанная из плоти и крови, а вовсе не кладбищенский призрак. В одной руке она держала букет каких-то фиолетовых цветов, в другой – пышнотелую рыжеволосую куклу с алой лентой на шее. На плоскую детскую грудь спадала толстая чёрная коса, перетянутая куском бордового бархата, а на голове красовалось что-то вроде золотистой повязки, расшитой камнями и бисером. Лёгкое белое платье в цветочек и замшевые летние башмачки совсем не соответствовали промозглой сентябрьской погоде.
– Только посмотрите, как странно: Эльжбета Вальдемаровна Рыпун, – вдруг произнесла малышка, пристально рассматривая надгробие могилы, на которой она – священник только сейчас обратил внимание на это необычное обстоятельство – сидела, сложив ноги по-турецки. – Эльжбета – это же польское имя. Вальдемаровна – скорее всего, русское отчество. А Рыпун – это вообще ч"eрт знает, что такое! И дат нет. Что она вообще забыла в Англии? Зачем было здесь умирать? Очень странно, вы не находите?
– Тебе не стоит так ругаться, – растерявшись, только и смог ответить Моррисон.
– А вы кто, сэр? – вдруг спросила девочка, подозрительно изучая преподобного. – Вас тоже восхищают пустынные кладбища, места вечного умильного покоя? Я очень люблю рассматривать могилы и выбирать себе подходящую, ну на случай, если вдруг умру! Правда, в таком случае меня, конечно же, сожгут и тела не останется, что будет довольно-таки обидно. Вы тоже так думаете? – она выжидающе смотрела на него.
– А… Эм… Ты кто такая? – выдавил из себя пораж"eнный священник.
– Я? Астонция Дульсемори, разумеется! Вы ведь слышали обо мне, мы здесь недавно, живём в старой часовне неподалёку от кладбища. Вот я и хожу сюда гулять, это меня успокаивает.
– Ах, Шварцзиле! – облегчённо вздохнул Моррисон. – Конечно, я про него слышал, о вас много говорили в последние недели. Так ты, значит, его, эм, родственница, да?
– Только по крови! – рассмеялась Астонция. – А вообще он мой воспитанник, многим мне обязан, даже жизнью.
– Ну ты и фантазёрка! – рассмеялся священник, но как-то неуверенно.
– Не совсем, но можете и так считать, если вам спокойнее. На самом деле, фантазии у меня, как у дуба, а врать я совсем не умею, да и не хочу, это ниже моего достоинства! К тому же, правда часто пугает людей больше выдумки. Я даже имя для куклы не могу придумать сама, приходится искать на кладбище. Будешь у меня Эльжбетой? – нежно спросила она у куклы и поцеловала е"e в макушку. – Ладно я, но вы-то почему шляетесь по кладбищам так рано?
– Я исповедовал одну умирающую женщину. Неизвестная болезнь сгубила е"e меньше чем за сутки. Так что не разгуливала бы ты в таком лёгком платье, утро сырое!
– И никто не знает, что это за болезнь? – чересчур внимательно посмотрев на него, спросила Астонция.
Священник покачал головой.
– Вы ведь тоже живёте за кладбищем, около храма, я полагаю? Проводите меня?
– С удовольствием, – без удовольствия, но с тревогой ответил Моррисон.
– Заодно я смогу познакомить вас с мистером Шварцзиле! Заглянете к нам на чашечку чая?
– Неудобно заявляться в такую рань! – попробовал было отвертеться он. – Сейчас, наверное, ещ"e только около пяти часов утра.
– Тридцать две минуты шестого, – бодро отрапортовала Астонция. – Так что вполне можете зайти. По-соседски!
Моррисон не заметил, чтобы у девочки были часы.
Часовня была восхитительна. Мрачна, но восхитительна. Стара, но восхитительна. Так думала Астонция, а Моррисон тем временем, напрягая сонный разум, изо всех сил пытался сообразить, почему церковную собственность, пусть и заброшенную, продали частному лицу.
Частное лицо появилось на пороге только после продолжительного стука железной ручкой в виде головы грифа о массивную створчатую дверь, украшенную кованными цветами, бабочками и ящерицами. По оценке Моррисона, такую дверь маленькая девочка в одиночку открыть ни за что бы не смогла. Даже он, наверное, не смог бы с первой попытки.
– Шварцзиле! – гаркнула Астонция, и Моррисон подскочил на месте. – Открой!
Через секунду тяжёлый дубовый ужас раздвинулся, и явил миру высокого худощавого джентльмена в щегольском наряде. Прислонившись к косяку двери, тот задумчиво жевал трубку.