Город мясников
Шрифт:
Мы их научим любить свободу!
Я ощутил два укуса в шею; значит, за бортом не все чисто, судовой лазарет молниеносно сделал прививки от лихорадки и столбняка. А может, от чего-то совсем другого, я не разбираюсь в местном дерьме. Здесь никогда не будет чисто, это уж точно…
Потому что это – Город Мясников. Столица Семнадцати островов. Столица хаоса.
Свиная Нога запустил двигатели и камеры обзора. Мы увидели себя сверху. Овальный жук цвета кофе посреди выжженного пятна, в окружении красных глиняных крыш. В стороне – швартовые цапфы и три вспомогательных парашюта, уже превращающихся в пену. Через квартал кривых домишек – еще один приземлившийся бот из нашей турмы. Горящие кустарники,
Покинутый пыльный городок. Обычный городок, которого здесь не должно быть. Минуту назад под нами расстилалась сухая травянистая равнина без единого признака жилья.
– Стрелок Кадмий, палинтон в режиме «жажда», готов к стрельбе, – гнусаво пропел Деревянный.
Кадмий, Хлор, Цинк… Старички, серебряные погоны. В каждой декурии уставом положено откликаться на казенные имена химических элементов, но когда мы пойдем в бой, я смогу обратиться к своим клибанариям по-братски, по именам… Это имена истинных защитников демократии. Не тех козлов, что натирают мозоли на задницах в Сенате.
– Стрелок-минер Радий, к бою готов.
– Стрелок-инженер Фтор, оборудование в штатном режиме. К бою готов.
– Старший стрелок Магний, к бою готов…
– Младший стрелок Бор, к бою готов…
Голоса не дрожат, но я слышу их напряжение, так-то. Это Бауэр и Мокрик. Оба неплохо вписались в коллектив, но Бауэр меня чем-то тревожит. Этот парень четко выполняет команды, но когда он рапортует об исполнении и смотрит мне в глаза, мне становится немного не по себе. Он сильный аномал пожалуй, даже сильнее Рыбы и Гвоздя, но дело не только в этом. Похоже, ему нравится кровь…
Мне некогда о нем думать, ведь есть еще Мокрик, боевой отклик Бор. Вот кто требует постоянного присмотра! За теми, кто первый раз участвует в боевом десантировании, нужен глаз да глаз. Для Рыбы и Мамонта вылет уже не первый, но парни заметно мандражируют. Это хорошо, всегда хорошо, когда клибанарий не скрывает страха. Страх – это полезное качество.
Мокрик почти не боится, сожрал две «ампулы силы». Он слабее и медлительнее других, однако его умственный коэффициент бьет все рекорды… Но об этом никто не догадывается. Парадокс в том, что трусоватый увалень – единственный, кто может выдвинуться до центуриона или даже выше, если не потеряет к тому времени голову. Он единственный темпоральный аномал в декурии.
Не считая меня.
17
СЧАСТЛИВАЯ КРАЙЩИНА
Есть одна для всех врожденная ошибка – это убеждение, будто мы рождены для счастья.
Он родился в семье торговца овощами, в нежном подбрюшье крайщины, в городке, где песни рождались сами на рассвете, а в закатный воздух можно было закутываться, как в покрывало. Эту дымчато-вишневую долину сам создатель, казалось, избрал ложем для полуденного сна. Здесь пчелы неторопливо перепархивали с цветка на цветок, а солнечные зайчики бесились на чешуе сонных рыб, здесь даже колокольный звон растекался медленно, как жирная сметана, и терялся в лесистых склонах Славийских гор.
Счастливая крайщина.
– Никос, обедать! – протяжно звала его мать, и на ее окрик из подсолнухов высовывались еще пять или шесть вихрастых голов. Здесь многие называли своих мальчишек именем великого святого угодника, покровителя долины.
Его отец молился жирным свечам, собственноручно брил голову жене и спал с ней в длинной рубахе, похожей на смирительную. Две сестры Никоса и два младших брата вечно разевали рты, точно отощавшие галчата. Отец работал тяжело, безропотно, не зная отпусков и веселья.
– Никос, если ты не будешь слушаться маму, у тебя начнет расти шерсть, – строго выговаривал отец. – Ты понемногу превратишься в Волкаря-страшилу и забудешь дорогу домой.
Отец по субботам одевался в чистое, расчесывал бороду и вместе с другими чистыми мужчинами отправлялся туда, где, по их мнению, их мог лучше слышать Всеблагий мученик. Дряхлые седые горы баюкали городок, над которым клубились ароматы сладкой опары, голубиного жаркого и лавандовой воды, по старинке используемой мастерами в смешных музыкальных цирюльнях. В распахнутых окнах цирюлен, в винограде, укутавшем уличные кафе, в мясных рядах, где восседали важные торговки в красных платках, – всюду летала музыка скрипок, летала двуязычная речь, летал детский смех и беззлобные сплетни.
Однако имелись в городке и печальные уголки. Пробегая по мосту через звенящую веселую речку, Никос и его приятели невольно замолкали и робко поглядывали вниз.
В городе почти не осталось стариков, помнивших события пятидесятилетней давности, но каждый ребенок знал, что, если прийти сюда на закате, когда вишневый дым окрашивает реку в розовый цвет, когда тени ив жадно тянутся к каждому живому путнику, словно надеясь высосать из него душу, в эти минуты можно разглядеть на дне двенадцать замученных девушек в окровавленной одежде…
– Память умирает, как и люди, – непонятно говорил отец Никоса. – Но пока они не дают нам спать, мы живы…
На дне веселой реки спал пограничный столб. Порой, встречаясь на мостике, перекинутом через речку, подгулявшие старички останавливались покурить и, степенно облокотясь о перила, вспоминали, как в незапамятные времена он стоял на этом самом месте. Много лет назад столб столкнули в ручей. Он так и покоился на дне, выглядывая позолоченным зрачком государственного герба. Кому он теперь был нужен, когда бывший президент Славии, сразу после страшной семилетней войны, объявил о слиянии всех крайщин в одно просторное государство, об отмене привилегий и отделении церквей от управления страной. Прошло почти полвека с тех пор, как уронили в ручей пограничный столб, как полиция разоружила последние отряды в синих и красных мундирах, как непримиримые парни в синих тюрбанах на мосту зарезали двенадцать девственниц из монастыря святого Николая…
– Какое счастье, что вам довелось родиться в мирное время, – скупо улыбалась мать.
Счастливая крайщина.
Теперь мальчишки с одинаковым пристрастием обрывали вишни в садах тех хозяев, кто повязывал красные платки, и тех, кто носил высокие синие тюрбаны. Босоногие девчонки, приплясывая в горячей пыли, одинаково ловко выпрашивали угощения у высокого крыльца храма Всеблагого мученика и у широких ажурных ворот храма Единого. По вечерам, когда сквозь россыпи звезд становились видны шлейфы взлетающих трирем с ближайшего космодрома в Ласковичах, семилетний Никос взбирался с братьями и соседскими ребятами на разогретую крышу, и там они спорили до хрипоты, кто первый полетит на разведку к Альфе Геркулеса, кого примут в кадетский корпус при военной академии, а кто не пройдет призывную комиссию. Потом из соседних дворов появлялись матери юных легионеров и разбирали их по домам, потому что рано утром всех ждала школа.