Город принял
Шрифт:
Пронзительно заверещал телефон.
– Дежурная часть. Помдежурного капитан Дубровский слушает…
Я сказала Стасу:
– Ну и работенка у вас!
– А что? – удивился он.
– Никогда не представляла себе, что такое в мире творится…
– Ничего не попишешь – девять миллионов населения. Это тебе не шуточки.
– Не знаю, у меня прямо голова идет кругом: то воруют, то режут, то дерутся… И сплошным потоком: ты глянь – телефон ни на минуту не замолкает…
Тотчас
– Дежурная часть. Помдежурного Дубровский…
– Дежурная часть. Замдежурного Микито…
Стас засмеялся:
– За телефоны не беспокойся – после ноля притихнут. А что касается «потока», то вспомни, как ты первый раз к себе в «Скорую» на практику пришла? Тоже, наверное, не очень-то весело показалось?
– Ах, это так давно было! Мне тогда казалось, что весь мир состоит из больных и болезней.
– А мир, Ритуля, состоит, к счастью, из здоровых людей; Вот и здесь свежему человеку покажется черт те что…
Отворилась дверь – пришел Севергин, и сразу же раздался трезвон на пульте. Он снял трубку и, прижав ее плечом, стал что-то быстро записывать. А разговор его как кибернетическая формула: «Да… да… нет… да… нет… да…» И замкнул напоследок: «Добро!» Бросил трубку и сразу же набрал новый номер:
– Алексей Иваныч! Севергин у аппарата. Забронируй на меня местечко до Бреста… На ближайший… Восьмая? Добро… Привет… – и повернулся ко мне: – Ну вот, разыскали в поезде бабушкина внучка…
Сережка, Сережка, прыгаешь ты в заячьих ушах на своем празднике, без белых колгот, весь совершенно ущемленный, и не представляешь, что уже нашелся бабушкин внук Ленечка, неведомый нам с тобой паренек, твой ровесник, пятилетний человечек, единственный спокойный во всей этой поисковой суете. А чего ему волноваться: он ведь, как и ты, безусловно уверен, что миллиард лет – это очень скоро…
А Севергин уже объяснял старушке:
– Порядок, Ксения Ивановна, едет ваш Ленечка в Брест с гражданкой Левитиной, поезд шестой, вагон одиннадцатый, купе третье…
– Господи, а как же я теперь? Как же его заполучить? – И бабка вся в испуге и радости.
– Вот здесь моя фамилия, – Севергин протянул ей листок бумаги. – Сейчас вас подбросят в Аэрофлот, восьмая касса, возьмете билет – и в Брест. Там своего маленка и встретите. Задирака, давай быстренько…
– А поспею? – с надеждой спрашивает старушка.
– Их на всякий случай встретят на вокзале работники милиции…
– Милый ты мой, дай тебе Бог…
Миллиард лет. В самом деле, что это – много?
– …Говорит Севергин… Передаю сводку: с одиннадцатого по тринадцатое ноября сего года в политехническом музее пропала
16
Станислав Тихонов
Я нажал рычажок тумблера вперед – желтый пузырек сигнальной лампочки на пульте вспыхнул и пропал. Как в кабине самолета: циферблаты, лампы, ручки, микрофоны. Куда мчишься, сумасшедший самолет?
Севергин повернулся, через плечо спросил:
– Ну, что там обещают?
– На контроль поставили. Как будут новости – сообщат…
На пульте перед Григорием Ивановичем перекидной календарь, испещренный десятками понятных только ему значков. По какой-то своей системе он заполняет оба листочка, наползая на типографские жирные литеры: «13 НОЯБРЯ, понедельник. Восход солнца – в 8.01, заход – в 16.27, долгота дня – 8.26».
Ошибочка имеет место. Для нас, во всяком случае. Долгота нашего дня – 24 часа. 1440 минут. 86 400 секунд. Арифметика вроде бы, но у нас секунды тоже считаются.
– Неважный денек сегодня, – сказал я Севергину.
– А что? – невозмутимо затянулся он сигаретой.
– Тринадцатое число, понедельник, месяц ноябрь, високосный год. И дождик…
– Не считается, – мотнул головой Севергин. – Я тринадцатое люблю. И родился я тринадцатого. А судьбу хулить – что ценного кобеля дразнить…
Он глянул на табло электрических часов и сказал Рите и мне:
– Вам, друзья ситные, обедать пора. Сейчас придут Халецкий с Задиракой, и сразу же вы – аллюром.
Рита тоже подняла глаза на красные цифры, удивленно сказала:
– Как быстро время прилетело…
Севергин аккуратно раздавил окурок в пепельнице, приплюнул на него для верности, усмехнулся бегло:
– Здесь как в космосе: на земле – год, у нас – десять.
И стороннему человеку не понять было, шутит он или говорит всерьез.
Я протянул Рите значок-жетон с надписью «ОПЕРГРУППА»:
– Пошли, доктор Ушакова. По этому значку всюду и везде без очереди. Даже в столовой.
Мы вышли из дежурной части во внутренний двор. Косой ветер рвал дождь в хлесткие холодные брызги. В коричнево-серых лекалах луж расплылись яркие цветные пятна бензина, мерцавшие зеленью и синевой, как засохшие фиолетовые чернила.
У дверей собачника стояли кинологи Юра Одинцов и Вася Шаров. Они смотрели на своих собак – Юнгара и Шаха, которые, как щенки, носились по двору, налетали друг на друга, рычали несердито, понарошке грызлись, сшибаясь грудью и становясь на задние лапы наподобие геральдических львов.