Город принял
Шрифт:
– …Больше жертв нет. Готовность номер один снять. Всем отбой…
Включается Дубровский:
– Пожарная! Ерфилов, все, взяли… Всем отбой. Да ничего, ничего, то у вас болезнь профессиональная – синева на боках. Лежите много. А зачем мне на твое место, у меня у самого работенка не бей лежачего. Ну бувай. Да еще, наверное, погутарим сегодня…
Переключает рычажок, и сразу же зуммер, отвечает Микито:
– Слушаю, слушаю, понятно. Адресок? Хорошо. – Переключается: – Степанов, у вас на Втором Магистральном на земле валяется оборванный с мачты электропровод. В Мосэнэрго сообщим,
Севергин с главного пульта дает указания о снятии тревоги, запрашивает о состоянии лейтенанта Куприкова. Я подошла к Стасу, сказала:
– Знаешь, что меня больше всего поразило?
– Да-а? – рассеянно спросил Тихонов.
– Что «уазик» не остановился, когда этот лейтенант сорвался с подножки!
– Как это? – искренне удивился Стас. – Разве он мог остановиться?
– Ну представь себе – ведь ты же мог быть на его месте! Ты бы разбился, а Задирака уехал бы, не притормозил даже? А?
Стас пожал плечами, а следователь Скуратов серьезно сказал:
– Да если бы он остановился, Тихонов его бы пристрелил…
Севергин заканчивает диктовать сводку:
– …Преступник, оказавшийся Панасенко Петром Трофимовичем, водворен в КПЗ. Материалы направляются в Четвертый отдел следственного управления. Раненый при задержании преступника лейтенант Куприков Игорь Сергеевич, 1953 года рождения, член ВЛКСМ, доставлен в больницу «Медсантруд» в тяжелом состоянии…
Он выключил магнитофон, снял и положил на стол очки, и лицо сразу отмякло, пропала его костистая сухость, суровая сосредоточенность. Лицо усталого немолодого человека.
Наверное, город стоит на семи холмах и на его плечах…
Объявление
Буфет на Петровке, 38, работает до 9 часов вечера. Перерыв до 10 часов вечера. Потом работает до 0 часов и снова с 5 утра.
Буфетчица Валя
20
Григорий Иванович Севергин
Мгновение тишины пало как ночь. Я сидел, закрыв глаза, и чувствовал в каждой клеточке, в каждой жилке унизительную слабость, мелкую противную дрожь неслыханного утомления. Нет ничего обиднее физического бессилия, горше чувства своего финиша. Погоня длилась четырнадцать минут – она показалась мне вечной.
Четырнадцать минут я гнал за рулями всех машин преследования, отставал, настигал, ледяная толща ужаса погребла сердце, когда стоял жестяным бортом на углу Госпитального вала перед тупым страшным рылом бензовоза, невесомо летел с подножки на крыло грузовика, бандит бил меня по рукам, судорожно, отчаянно вцепившимся в дверцу, как в последнюю кромку уходящей тверди, и был глухой толчок, и пальцы разомкнулись на двери, как на жизни, и грифельный тоскливый блеск мокрого асфальта перед глазами, ужасный удар, и мгновенно принявшая меня тьма – как омут, и сразу же воскресение – ибо я был в них во всех, как отец может быть в детях своих, и беспамятство было ничтожным, длиной в блик, и, открыв глаза, я уже стоял на крыше «уазика», и во мне пели сила, ветер и злость, и не надо мне было помнить наизусть диоптрическую таблицу – глаза мои были зорки,
И все – азарт погони, боль удара, радость победы, – все это не сходя с места. Наверное, многовато…
Разве можно объяснить этой милой девочке-врачу, почему на самом деле стареют люди? Я знаю каждую из тысячи шестисот двенадцати улиц Москвы, все восемьсот семьдесят три переулка, любой из пятисот восьмидесяти четырех тупиков и проездов – на это ушла почти вся жизнь. Может быть, это никому и не нужно? Как не нужно учить наизусть диоптрическую таблицу? Пока видят хорошо глаза или есть люди, которые помнят за тебя каждый из сорока девяти тысяч московских домов.
Отдыхали уставшие глаза, и все вокруг словно подернулось серой дымкой, сквозь которую отчетливо проступали буквы: шбомкнепш.
Звякнул коротко внутренний телефон, и Микито скомандовал вниз:
– Ну-ка, Старыгин, быстренько чайничек завари, Григорию Ивановичу надо погреться. И ровный булькающий гул голосов:
– …Милиция слушает!.. Обратитесь в опорный пункт охраны порядка по месту жительства…
– …Котлонадзор, на вас жалуются жильцы дома шесть по Уланскому переулку…
– …А когда ушел из дома ваш муж?… Сейчас я соединю вас с дежурным медвытрезвителя…
– …Сколько лет вашей дочке? Двадцать девять?… Во что одета?
– …Бабушка, по этим вопросам надо обращаться в ЖЭК… Но у меня здесь все равно нет водопроводчика…
– …Да-да, все понял, слушаюсь…
– …Институт Склифосовского, приемное отделение… К вам доставили сейчас женщину с резаной раной спины, никого посторонних к ней не допускайте до прибытия следователя…
– …Кто-кто? Девочка Даша? Здравствуй, Даша. Дашенька, а где же нам искать твою куклу Катьку? Может, ты лучше маму попросишь? Ну, вот она придет с работы, ты ей скажи, пусть она нам позвонит, мы ей подскажем, где найти Катьку…
– …Бульдозер провалился? А как его угораздило? Пострадавших нет? Сообщи тогда в Мосфундаментстрой – пусть они и разберутся…
Этот плещущий тихий гул голосов располосовал пронзительный звонок министерского циркуляра, я надел очки, и все вокруг приобрело четкость, рельефность, законченность.
– Ответственный оперативный дежурный подполковник Севергин слушает! Да, товарищ генерал, да, конечно. В котором часу? А какая разница, чья она там жена? Так мы стараемся ко всем сигналам особенно внимательно относиться. Ну, разве что международные отношения пострадают, тогда другое дело. Никак нет, я не шучу. Я мужик серьезный. Есть, буду докладывать незамедлительно…
Положил трубку, посмотрел на ребят:
– Ну что, веселые и находчивые, снова в путь?
– Из министерства звонили, – заметил Тихонов. – Значит, ЧП какое-нибудь?
– ЧП не ЧП, а неприятность имеется. Вот сообщили, – я кивнул в сторону циркуляра, – что супруга советника американского посольства утратила полчаса назад в парке Сокольники на прогулке колье стоимостью восемнадцать тысяч долларов…
– Что значит «утратила»? – быстро спросил Скуратов.