Город пропащих
Шрифт:
– Ты рехнулся, Ефрем? Что случилось? Ты не один?
– Мы тут с Чарли скучаем, сейчас собираемся пройтись. Передавай привет Артуру! Очень жаль, что я вчера так оскандалился в бридж.
– Ефрем...
– с мукой в голосе произнесла Елена Сергеевна. Неужели все так плохо?
– Да.
– Он помедлил.
– Я неважно себя чувствую. Не выспался. Прогуляюсь и пойду залягу.
– Спокойной ночи, - мертвыми губами произнесла Елена. Этого "да" было достаточно. Она поняла все.
– Что будем делать, красавица?
– спросила она свое отражение в зеркале.
–
Она вспомнила обращение мужа: "Кошка"... И содрогнулась от отвращения. Она не переносила кошек.
Елена позвала горничную и велела ей пригласить Федора, который целый день торчал в комнате для охраны в ожидании ее распоряжений.
Федор ошалел от безделья и скуки и теперь читал, валяясь на мягком диванчике, безразмерный любовный роман под названием "Девственница".
– Едем на дачу, - сказала Елена Сергеевна, и Федор заметил, что в ней как будто что-то сломалось. Плечи опущены, выбившиеся из прически пряди вяло висели вдоль щек.
Видно, хозяйка уловила удивление в его глазах. Этот строгий мужчина (уголовник, как шепнула ей всезнающая горничная Таня), вопреки всему, вызывал в ней ощущение надежности. Но Елена знала. как трагически обманчивы бывают ощущения.
– У меня болит голова...
– вдруг жалобно сказала она, словно бросая пробный шар.
– Так останьтесь в Москве.
– Федор удивился еще больше. Такого тона он от хозяйки не ожидал.
– Но муж... Артур Нерсесович просил приехать к ужину. Собирайтесь.
"Неужели любовники заподозрили, что их обули?" - мелькнуло в мозгу у Федора.
Она словно ждала от него каких-то важных слов или хотя бы знака, что он - за нее. Минута была решительная.
"Э, милая, - подумал Артюхов, - я ради тебя и твоего хахаля в сортире "свиньей" болтаться не хочу".
А вслух сказал:
– Вы, если вам что надо, просите меня... Чего я целыми днями от скуки балдею?
Елена Сергеевна попыталась поймать его взгляд. И теперь они смотрели друг на друга. Глаза в глаза.
– Хорошо. Идите, - пробормотала она, не выдержав первой, и отвернулась к окну.
Федор вышел, соображая, что у дамочки можно было урвать куда больше, чем посулил ему Аджиев. Да уж больно риск велик.
Она сама села за руль, а Федор расположился рядом, на переднем сиденье. Водила она свою голубую спортивную машину прекрасно, ехать было одно удовольствие.
– Когда же снова в театр пойдете?
– несмело начал Федор, ему захотелось как-то отвлечь ее.
– А вы любите театр?
– впервые улыбнулась женщина.
– Очень, - признался Федор.
– Я на прошлой неделе кайфовал.
– Вот уж не ожидала от человека такой профессии...
– Какой такой?
– бездумно произнес он.
– Не знаю... Охранник, наверное...
– растерянно говорит она.
Со смущенным смешком Федор поворачивается к ней.
– Охранник - это служба, мадам, -
– У меня нет профессии. Я - вольный стрелок.
Лицо ее, снова отстраненно-невозмутимое, бледнеет.
– Вольный стрелок...
– повторяет Елена.
– Есть такая опера. Очень старая. Я забыла, но там, кажется, чтобы победить нечистую силу, охотник отливает заговоренные пули...
– Так ведь дьявола иначе и нельзя победить... Его простая пуля не берет, - усмехается Федор, и глаза их опять встречаются.
Руки ее на руле вздрагивают, и чуткий автомобиль слегка виляет в сторону. Сзади истошно гудят.
Больше до самой усадьбы они не произносят ни слова.
...Ефрему Борисовичу теперь постоянно кажется, что за ним следят. У него нет ни опыта в таких играх, ни навыка отличить реальную опасность от бреда воображения. Каждый человек, появившийся перед ним неожиданно или посмотревший как-то не так, кажется ему потенциальным врагом. Он понимает, что так недолго и с ума сойти, но ничего не может поделать с тем страхом, который леденит у него все внутри, не давая возможности не то что чему-либо радоваться, а просто жить.
Раздольский всячески избегает встреч с Еленой, хотя сознает, что может подтолкнуть ее этим на безрассудные шаги. И все время видит перед собой кривую ухмылку Аджиева, которая как бы говорит ему: "Попался. Не уйдешь".
"Надо объясниться с Еленой" - с этой мыслью он просыпается каждое утро, но потом всячески увиливает от свидания, хотя женщина ежедневно, прибегая к различным уловкам, намекает ему, что необходимо встретиться.
Вот и в этот четверг, в начале июля, она за кофе в офисе успевает сунуть записку: "Завтра в ГУМе, в 12 часов у фонтана".
Дурной сон. Шутка. Раздольский знает, что завтра Аджиев встречает в это время банкира из Австрии в аэропорту. Сколько у них будет времени? Ведь Аджиев может захотеть пообедать в ресторане вместе с женой. И как она приедет на это безумное торжище? Одна? С охранником? Ефрем Борисович сто лет не был в ГУМе. От прошлых времен у него осталось ощущение бесконечной колышущейся толпы потных лиц, мешков и огромных сумок. Он приедет, больше отказывать Елене нельзя. Вот сейчас она снова войдет в комнату, Раздольский слышит ее шаги около двери. Елена заглядывает к нему, и Ефрем Борисович молча кивает: да.
...Они выезжают с Федором в одиннадцать за букетом. Гостю из Австрии надо доставить в номер гостиницы роскошный, изысканный букет цветов. Елена заказала его накануне. Им надо только заехать за ним. Федор неожиданно для себя нервничает. Ему кажется, что женщина задумала что-то еще, что она обязательно втянет его в какую-нибудь двусмысленную ситуацию.
Букет взят на Новом Арбате. И Елена впархивает в салон, провожаемая восхищенными взглядами прохожих. Федор следил за ней, пока она шла от дверей магазина к машине: редкая экзотическая бабочка, которую неизвестно какими ветрами занесло в их унылые широты. Вот теперь он понимает, что ей действительно нельзя ходить одной. Платье, туфли, украшения, сумочка - у нее все другое, словно взятое из другого мира. Среди потока прохожих, одетых в китайско-турецкое барахло, она - частичка совсем иной жизни.