Город пропащих
Шрифт:
Они приближаются к Тургеневской, и Елена понимает его тайный замысел. Она теснее прижимается к нему и шепчет, заглядывая снизу в глаза:
– Ты думаешь, нам удастся побыть вместе? Да? Ефремушка...
У него дрожат губы. Он молчит. Он боится спугнуть охватившее его счастье.
Потом, после всего, они, обессиленные, лежат на допотопной железной кровати, накрытой истертым шелковым ковром. Ефрем Борисович курит и смотрит на розовеющее под лучами пробивающегося сквозь штору вечернего солнца прекрасное тело. На белокурые пряди волос, разметавшихся
Он не отдаст ее Аджиеву. Он готов на все...
– Жемчужина, - шепчет он.
– Ты моя драгоценная жемчужина...
Елена поднимает голову и смотрит на него.
– Ты ведь что-то сделаешь, правда?
– говорит женщина.
– Я уже сделал...
– Он замолкает на миг.
– Нам придется многим пожертвовать...
– Да пусть все идет прахом...
– она машет рукой, - лишь бы... Видишь...
– Елена показывает ему синие пятна на бедрах, - Сколько же можно терпеть это... Я не выдержу. Ты уезжаешь...
Она не плачет, только прикусывает губу. А Ефрем Борисович исступленно целует эти пятна, потом ноги, живот, нежные темные соски...
– Я должен уехать...
– Он задыхается.
– Потерпи чуть-чуть, самую малость. Потом все будет по-другому. Вот увидишь.
Прощаясь, он долго держит ее кисть в своих руках. На лице женщины выражение торжественной обреченности и какая-то непонятная ему строгость.
– Ты позвони по этому телефону...
– бормочет он.
– Только позвони - и все. Там ждут. Постарайся так, чтобы... Ну, ты понимаешь...
Они целуются, и она уходит. Походка легка и стремительна. Вот ее уже и не видно в вечерней уличной толпе.
Люди обтекают его со всех сторон. А он все стоит, не в силах сделать и шага. Ему некуда идти. Сегодня домой он не вернется. Вещи у друга, который и отвезет его завтра в аэропорт. Машина в гараже. Собака на даче у родственников.
Он - пария в этом городе, изгой. Он не может спокойно преклонить голову даже в собственном доме. Ему хочется крикнуть: "Смотрите же, на меня объявлена охота!"
"Уличный сумасшедший" - вот что подумают все они, окружающие его в этот час в самом центре Москвы, пьющие пиво и заедающие его хот-догами, толкущиеся у палаток с пойлом и сигаретами, нагруженные сумками и грехами. И даже у самых беззаботных - хищный блеск в глазах.
Ефрем Борисович стоял в глубокой задумчивости, не обращая внимания на уличный шум, словно библейский Иеремия над пепелищем своего бессилия и мрака. Но он не роптал и не молился. В сердце у него простиралась пустыня. И жар ее он мог остудить только местью. Он представлял себе Аджиева, лежащего в луже крови где-нибудь на пороге своего роскошного жилища или в разорванном на части автомобиле... И знал: только тогда он обретет покой, когда это свершится.
– Кто это?
Он вошел и стоит неподвижно. Елена знает, что это муж. Она сидит на балконе с видом на дикую часть сада. Штора колышется за спиной, и там, в глубине ее спальни, молча стоит он. Сейчас
Теперь муж приходит каждый вечер, словно за данью. И делает с ней все, что захочет. Она подчиняется ему, как кукла.
Она слышит, что он раздевается и ложится на ее широкую кровать.
Елена входит в комнату. На туалетном столике початая бутылка коньяка, две рюмки и коробка каких-то конфет. Неужели сам принес? Его горячие черные глаза смотрят на нее насмешливо.
Так же молча Артур Нерсесович разливает коньяк по рюмкам.
Да, только так она может с ним... Напиться и ничего не соображать. Хороший способ он нашел. Елена пьет стоя, а потом опускается на крошечный мягкий стульчик подле кровати, но он грубо берет ее за руку и тянет к себе. Она поддается, ложится, поджав ноги, позволяя ему раздеть себя. После нежных прикосновений Ефрема, которые разжигали у нее внутри пожар, ласка костлявых пальцев Артура Нерсесовича закутывает ее в ледяную броню.
– Ну что, простилась со своим е...ем?
– не сводя с ее каменного лица глаз, шепчет Аджиев.
– Улетел, гусь перелетный? Жаль, не навсегда. Бабок маловато у Ефрема Борисовича, а так бы слинял совсем. Напуган до усеру. Как заяц петлял, пытаясь от моих ребят оторваться. Ну, просто Штирлиц!
Аджиев хохочет, потягивая коньяк. Глаза его уже полыхают.
– Хорошо ли это, - шепчет Елена, - превращать человека в зайца?
– В зайца - это еще что...
– в том же тоне продолжает Артур Нерсесович.
– Лучше бы в свинью... Но, может, это у него еще впереди? Ты, Елена, сама не знаешь, где ходишь...
Он произносит последнюю фразу угрожающе. И женщина вся сжимается от охватившего ее ужаса. Но, похоже, такой она и нужна ему. Аджиев буквально заставляет ее выпить еще рюмку, закрывает балконную дверь и, стянув ей руки полотенцем, а щиколотки - принесенным с собой ремнем, берет ее сзади, буквально пронзая насквозь.
Она кричит в подушку, вся мокрая от пота, но мужчину ее крик распаляет еще больше, теперь он просто насильно вливает коньяк Елене в рот, она кашляет, жидкость течет по подбородку на грудь. Он слизывает едкие струйки и заваливает ее навзничь... Сквозь приспущенные веки Елена замечает, в его руках что-то, как ей кажется, огромное и страшное... Но у нее уже нет сил кричать, в затуманенном алкоголем мозгу мелькает: "Забыться, заснуть навсегда..."
А Артур Нерсесович, раздвинув ее колени, медленно вводит ей внутрь искусственный член.
– Представь своего красавца, - шепчет он.
– У него, наверное, такой? Тебе моего мало было? Мало, мало...
– приговаривает он и неутомимо двигает рукой...
Самое ужасное, что она испытывает оргазм. Значит, тело живет своей жизнью, значит, оно не подчиняется разуму, симпатиям, ненависти? Елена вся выгибается, пытаясь остановить вал сладострастного чувства, разожженного чудовищным насилием.