Город пропащих
Шрифт:
Вечером его позвал к телефону Аджиев.
– Ну, как?
– спросил без всяких приветствий.
Федор понял, что хозяин раздражен чем-то, и ответил быстро, угодливо, содрогаясь в душе от омерзения к самому себе:
– Жив пока...
– Должен быть жив. Смотрите там...
На этом он разговор с Федором закончил, и еще, наверное, полчаса что-то вправлял Степану.
Только затемно Федор понял, что Игоря и Петра в охотничьем домике нет. Они заявились на том же джипе глубокой ночью и о чем-то долго шептались со Степаном.
Федор сидел на террасе, никому не
– Чего не спишь? Ложись, - бросил ему, проходя мимо, Степан с прежней неприязнью.
– Завтра рано подниму.
Собиралась гроза. Над темными макушками елей посверкивало разовым огнем, было душно и маетно, хотелось забыться где-нибудь в тишине и прохладе, вдали от всего того жуткого, что каждое мгновение могло здесь совершиться. И Федор отправился на озеро.
Искупавшись, на обратном пути он пошел сначала коротким кусочком берега, а потом свернул на ту часть участка, где был настоящий лес. Упали Первые капли дождя. Они и заглушили шаги Федоpa, поэтому стоявшие у ворот Степан и Петр не услышали, как он подошел.
– И что же вы, шпана, обосрались так?
– выругался Степан, гремя замками сторожки, чтобы выпустить двух овчарок, которые охраняли участок по ночам.
Федор замер.
– Выхода у него не было. Понял, что его ждет, - мрачно отвечал Петр.
– Они, видно, уже поняли, что Голова к нам попал. Момент мы упустили. Надо было одновременно... Но шайке их капец.
– Капец...
– зло передразнил Степан.
– Грязная работа. Четыре трупа! Бабки с кого выбивать будешь? Лесного живьем брать надо было.
– А этот?..
– вставил Петр.
– Этот расколется, деваться ему некуда. Но главный-то не он...
Огромная овчарка глухо заурчала, возникнув, словно тень, у ног неподвижного Федора.
– Что там? Кто?
– вскинулся Петр.
– Не блажи...
– лениво одернул его Степан.
– Пошли-ка, сейчас ливень будет.
Они потопали по асфальтовой дорожке к дому, а Федор все стоял столбом, ожидая, когда собака признает его и отойдет. Пес обнюхал штанины его брюк, но не уходил.
– Ну, гуляй же, гуляй...
– тихонько взмолился Артюхов.
Дождь полил сильнее. Собака, встряхнувшись, наконец отпрянула в сторону и скрылась в кустах.
"Значит, Костю Лесного они не взяли, - с облегчением подумал Федор, не смея по-прежнему сделать и шагу.
– Сам застрелился Костя, он такой, да..." - вяло летели воспоминания о бывшем "бригадире". Ничего плохого Артюхов о нем сказать не мог. Крутой был парень, удачливый, и всем им рядом с ним кайфово жилось. Теперь его нет, и других ребят тоже... Голова обречен. И никто не узнает, как же погибла "бригада", кто виноват во всем...
Страшная тоска сдавила грудь. Ноги у Федора подкосились, и он сел на траву, сжав голову обеими руками, и тут же услыхал за воротами шум подъезжающей машины.
Аджиев ворвался в дом как вихрь. Свежий, гладко выбритый, в сером бизнес-костюме, он как будто только что вышел из телестудии, где давал интервью
Войдя, он сразу спросил про Федора и тут же приказал сделать легкий ужин. Вслед за его шестисотым "мерсом" пришел джип, откуда, как и прошлой ночью, вывалилась компания "быков", заволокших еще два полуживых тела в баню.
Но Федор всего этого не видел. Он снова побрел к озеру и под проливным дождем пристроился на берегу, бесчувственный и безразличный ко всему. Он понимал, что теперь некому будет разнести по всей столичной кодле, кто "завалил" Лесного и его ребят. Но ведь со временем станет известно, на кого работает Стреляный. Этого никак не скроешь, кто-то же да узнает его в Москве, и поползет слух... И тогда... Выходило, что ему не так жалко погибших корешей, сколько дрожит он за собственную шкуру. Вот уж этого никак он не ожидал от себя, и признать такое значило сказать: скурвился Стреляный.
Рядом опять бесшумно пробежала собака, а потом чья-то рука легла ему на плечо. Закутавшись в военный плащ, перед ним стоял Петр.
– Давай, хозяин зовет...
– и повернул назад, больше не говоря ни слова.
Федор шел к дому и думал о том, что ему очень хочется жить.
.
– Ты чего? Разнюнился?
– бросил Аджиев, вальяжно расположившись за столом, уставленным разной снедью.
– Конечно, понимаю, бывшие дружки и прочая галиматья. Но ты ведь сам рассказывал, как загремел через полгода в зону из-за подставы? Не так? О ком жалеешь? Да таких лесных в Москве, что клопов... Другому бы не говорил, но ты меня спас. Я умею быть благодарным.
Он или смеялся, или угрожал, понять было нельзя: так странно блестели его черные бешеные глаза.
– Всех бы взяли тепленькими, - продолжал бахвалиться Артур Нерсесович, как будто больше не замечая стоящего на середине комнаты Федора. Да поторопились, не с того начали... Лесного брать надо было первым, козлы... Он попытался загнуть длинное ругательство, но запутался, запнулся и опрокинул стопку водки.
– Садись, - кивнул Аджиев на стул напротив.
Федор сел на краешек, испытывая безотчетное чувство покорности перед этим хлипким с виду мужичонкой.
– Прими...
– Аджиев налил стопку и ему.
– Ночь веселая будет, надо расслабиться. Там еще двоих привезли... Мои шестерки запроданные. Один из ваших, перед тем как окочуриться, выдал, кто "стучал"...
Федор выпил, как автомат, и не почувствовал вкуса водки.
– Жалеешь?
– лез в душу Артур Нерсесович, заглядывая через стол в лицо Артюхову.
– Что-то уж больно ты жалостливый. Ну, прямо Достоевский...
– Он хохотал теперь откровенно, размазывая по губам бутерброд с икрой, оскалив красную хищную пасть с неестественно ровными коронками вставных зубов. Поздно, Федя. От меня обратного хода туда, - показал он рукою в окно, - нет. Только туда...
– Короткий палец Аджиева постучал по деревянной столешнице.
– А говорил - "три ходки"...