Город пропащих
Шрифт:
Головы никак не откликнулись. Тишина воцарилась в баньке. Да и за стенами вдруг все стихло: ушла гроза. Лишь тоненько подвывал где-то под крышей ветер.
"Скучное дело - смерть", - почему-то подумал Федор.
Аджиев, наверное, почувствовал что-то подобное, его тонкие губы исказились гримасой отвращения.
– Мясо...
– сказал он.
– Вы привезли мне два куска мяса.
– Они сопротивлялись, - проворчал один из "быков".
– А вы хотели, чтоб сами пришли и сказали: "Берите нас"? Да? Мудаки...
– Артур
– Ладно... Закончим с вами. Говорят, вы меня Китайцем прозвали? Так будет вам китаец! За предательство по-китайски казню!
– внезапно оживился он.
– Свиньей казню.
– Он понизил голос: - Похрюкаете у меня пару дней, прежде чем загнетесь, вспомните все! Это я обещаю!
Федор с любопытством следил за сменой выражений на лице Аджиева. На последних словах оно приняло зловещее выражение.
Петр закашлялся где-то сзади, но Федор даже не оглянулся. Он увидел, как со страшным усилием напряглось лицо одного из тех, кто лежал в мешках. Другой был ко всему безучастен.
– Я скажу, что-то скажу...
– сипела голова, силясь оторвать затылок от стены.
– Не убивай...
– Убивать?
– вскинулся Аджиев.
– Нет, это было бы слишком легко для вас. Вам отрубят руки и ноги, отрежут языки, выколют глаза и проколют уши, а потом, только потом, заметьте, бросят в сортир. Поплаваете в говне, понюхаете его вдоволь и сдохнете там... Сдохнете, свиньи... Так казнили в средневековом Китае, вам не известно это? Ну, конечно, китайцев вы не читали, смерды! Мразь, падаль!..
Артура Нерсесовича заметно расшевелило видение жуткой казни. Он преобразился. Теперь его глаза излучали какой-то безумный восторг. Он поднялся со стула, потирая руки, как будто бы от нетерпения.
– Я скажу, хочу что-то сказать...
– вновь засипела голова теперь уже с отчаянием. Из заплывшего глаза по щеке потекла слеза.
– Очень важное для тебя... Ты умрешь сам, если не узнаешь... Сохрани жизнь... Умоляю...
– Шантаж!
– рявкнул Аджиев.
– Говори, и тебя просто пристрелят. Только так!
– Убьют, тебя самого скоро убьют...
– настаивал человек в мешке, из последних сил цепляясь за возможность выжить.
– Врешь ты все, сявка...
– раздраженно покачал головой Аджиев. Хватит, кончайте с ними, - кивнул он "быкам".
– Слышишь, ты...
– взрыднула та же голова, - Раздольский тебе знаком?
Аджиев вздрогнул, словно пораженный молнией. "Быки" уже шли к мешкам, и он остановил их жестом.
– Что?
– спросил он незнакомым тоненьким голосом.
– Как ты сказал?
– Больше ничего не скажу...
– Голова откинулась назад.
– Все...
– Что ты хочешь?
– Аджиев туманно смотрел в пространство.
– Жить...
– бросила голова.
– Поклянись здесь перед всеми, что оставишь жизнь...
– Клянусь, - подумав, сказал Аджиев.
– Говори, что знаешь.
– Твоя жена...
– прохрипел человек в мешке.
– Все, - быстро проговорил Артур Нерсесович.
–
– Лицемерная мягкость его тона потрясла Федора, он уже знал, что за этим последует.
– Кончайте с обоими.
Он вышел из комнаты под истошный вой того, которому он только что намекнул на спасение.
– Болван...
– с трудом выговорил вдруг тот, второй в мешке, который все время молчал, и захохотал так, что волосы зашевелились у Федора на затылке.
"Быки" втаскивали уже первого на скамью. Федор приподнялся и, покачнувшись, вышел из комнаты, за спиной прошелестел скопческий говорок Петра:
– Куда же ты, Стреляный? Кишка тонка, выблядок?
Но Артюхова ничто не заставило бы остаться свидетелем начавшейся процедуры.
Уже на крыльце его остановил дикий крик, а потом все смолкло. Слышались лишь глухие рубленые удары, как в мясном ряду.
Федор хотел теперь только одного: быстро переодеться, хлопнуть пару стопок и уйти подальше от дома, от того гиблого места, где творилась казнь. Но едва он успел натянуть на себя все сухое, как его опять позвали к Артуру Нерсесовичу.
Артюхов заметил, что все охранники уже сильно поддали, да и сам Аджиев, когда он вошел к нему в комнату, был крепко пьян.
– Ну, что?
– спросил Артур Нерсесович, с трудом концентрируя взгляд на вошедшем.
– Охоты нет заложить меня?
– Да не прокатывают ваши примочки со мной, хозяин.
Федору тоже страшно захотелось напиться, он приблизился к столу и сел без приглашения. Налил себе стакан, посмотрел на свет игру хрустальных граней и выпил с облегчением. Почему-то мысленно помянулся Костя Лесной, его лихой белобрысый чуб.
– Ничего не боишься, да?
Аджиев скривился, и гримаса, эта не предвещала Федору ничего хорошего. Он решил не заострять ситуацию и улыбнулся открыто и доброжелательно:
– Как не бояться, боюсь... Я не робот, не этот, как его? Терминатор...
Словцо рассмешило Аджиева. Атмосфера разрядилась. Он сам налил еще водки Федору, подвинул поближе блюдо с бутербродами и закуской.
– Ты слышал, что этот сказал?
– и посмотрел с вызовом на Артюхова.
"Опять ловушка, - уныло подумал Федор.
– Как из нее выбираться?" Он действительно не знал, что отвечать. Тема "жены" была чрезвычайно деликатной, здесь любой неверный шаг мог стоить жизни. Черт его знает, какие там были между ними дела и отношения. Признаться, Федор ни разу за все время пребывания у Аджиева не задавался мыслью о его семье.
– То-то...
– не дождался Аджиев ответа.
– Ума у тебя не хватает вывернуться. Нож метнуть - да, а слов-то в запасе маловато.
Федор решил согласиться.
– Это верно, - подхватил он, налегая на еду.
– Я тонкостям не обучен. Мне в падлу все эти фигли-мигли. У меня - ни друзей, ни семьи. Один, как перст.
– Что, и жениться никогда не хотел?
– Некогда было, - уточнил Федор. Он с удовольствием ел, всем своим видом демонстрируя, что хозяйские заботы его не тяготят.