Город рыб
Шрифт:
– Чего ты разошлась? Я передала Ленке то, что ты рассказывала, она спросила у тебя… Кто здесь делает из тебя дуру? Но к нам уже явился визитер похуже женщины в белом, – сестра повернулась к Зарницкой. – Этот уже и мне в глаза бросился.
– Буквально? – подняла брови Зарницкая.
– Пока нет, – и Ульянка рассказала про разговор с Иванам Миитричем.
– Значит, это правда, – помрачнела Ленка. – Мне говорили, что Куколь хочет строить где-то центр отдыха, я даже видела проект… Честно говоря, даже слышала, что в Добратичах, но надеялась, что нас минет чаша сия…
– Так ты его знаешь? И у него собак лечишь?
– У
– Расскажи.
– Да особо и нечего рассказывать. Я с ним, Куколем, мало сталкивалась. Ну, богатый. Основал премию «Брестчанин года». Коттедж у него в Вычулках, кажется. Слухи про него ходят разные. Однажды в одной компании, в гостях, слышала, как один такой Куля доказывал, сидя в бане, что Куколь – главный здешний бандит, причем бандит, как говорится, вне закона.
– А Куля – это кто? – поинтересовалась Ульяна.
– Кулеев его фамилия. Тоже цаца еще та, – уточнила Ленка. – Он, видишь ли, тоже бандит, но в законе, развил там в бане целую теорию о том, что во все времена, значит, начиная от княжеских тиунов, существовали люди, более-менее приближенные к государству, помогающие ему регулировать финансовые отношения между людьми… И он, дескать, занимается этим, потому что это необходимо обществу.
– Так он, как это … крыша?
– Именно.
– И тебя крышует? – спросила я у Ленки.
– Нет, я ему не по зубам, но не об этом сейчас речь. Так вот, Куля вещал, что, дескать, Куколь совсем распоясался, срывает договоры, не держит слово… Что он подмял под себя – путем жестокого насилия и даже убийства – и рэкетиров на границе, и путан на минском шоссе, и наркоту во всей округе. Что в пригородных деревнях организовал разветвленную сеть притонов… Что именно от этого всего, а совсем не из ресторанов и не с рынка текут его основные доходы. Куля даже, понизив голос, рассказал, что именно Куколь – заказчик убийства Родионова. А, вы же не знаете! Прошлой весной у нас тут произошло жестокое убийство: начальника городской милиции Родионова нашли вместе с маленьким сыном убитыми в Льнянском лесу. Убийц, конечно, не отыскали, но после этого в местных газетах перестали появляться статьи о том, что вот таможенники снова нашли партию наркотиков, а милиция накрыла видеоцентр детской порнографии… Вот что я могу рассказать о Куколе.
Мы молчали. Шумели сосны. Что здесь будешь говорить? Что тут скажешь? Зло кипело; был ли Куколь его зачинщиком или не был, а зло бурлило и пировало, зло танцевало, зло скалилось, подбираясь к нашей земле, которую Куколь назвал грунтами. Я – чего тут скрывать – я бы отступила в сторону, но рядом со мной, на пути этого дикого танца, на пороге этого бального зала, стояла сестра, и я знала, что она-то как раз и не отойдет. А коль она не отойдет, то и я останусь с ней рядом.
– Нет, Куколь не стал бы подсыпать в кофе кардиостим, – уверенно отмела Ленка версию Ульяны. – Он попросту подослал бы кого-нибудь из своих охранников – а их у него предостаточно, уж поверь, – с ножом или пистолетом – и делу конец. Быстро и надежно. Здесь кто-то знакомый, кто знает особенности вашего здоровья…
– Но зачем? На кой дьявол?
– А это уже, девчата, не у меня спрашивайте, а у себя.
– Слышишь, а чего он так вцепился в Добратичи, этот Куколь? Почему ему именно здесь втемяшилось строиться? – спросила
– А я знаю? У богатых свои причуды: вот вздумалось, и все. Место возле границы, недалеко от международной трассы Берлин – Москва – на множество клиентов, видно, надеется. Дальнобойщики там разные, туристы… А может, месторождение здесь отыскалось какое-нибудь. Нефть, например. Ну и хочет купить землю, пока никто о нем не проведал…
Это ничего!
В задумчивости, нога за ногу, брела я в огород, держа в руках тяпку и вилы, с твердым намерением привести в порядок грядку с клубникой – как дань памяти бабушки. По мне – гори она синим пламенем, эта клубника, и чем быстрее, тем лучше, но бабушка так о ней заботилась, о грядке… Поэтому я шла на огород, чтобы прополоть и полить ягоды. Сегодня утром Ульянка уехала в Минск. В горячке сборов, кормежке проклятой свиньи (черт, ну зачем мне она? Я же, понятное дело, в рот не смогу взять отбивные из этих толстых окорочков, потому что буду помнить эти смышленые глазки!), копаясь в курятнике, я на какое-то время забыла о вопросах, занимающих меня в последние дни, а вот теперь, в относительно свободную минуту, по дороге в огород, они, эти проклятые вопросы, снова всплыли на поверхность, как пузыри болотного газа из черных торфяных недр. Проанализировав еще раз все, что произошло, я пришла к выводу, что пора уже испугаться и принять какие-то меры по самообороне.
Немедленно после этого из-за кустов на дорогу выскочила женщина.
Испугаться я успела, а принять меры – нет.
– Оксанка?! Как ты меня напугала! – я хотела с облегчением вздохнуть, но вздох застрял у меня в горле.
Лицо у нее было жуткое. Белое, искаженное. Если сначала я вздрогнула просто от неожиданности, то, присмотревшись, испугалась именно того, что кипело у нее в глазах. Последний раз мы виделись на похоронах бабушки и тогда, пообещав друг другу встретиться в ближайшие дни, расстались абсолютно мирно и спокойно. Но сейчас она выглядела так, будто вот только что, минуту назад, я жестоко ее оскорбила, причинила неимоверный вред, предала, обидела ее дитя… Бешеный гнев брызгал из щелок, в которые превратились глаза, и прожигал меня насквозь. Полные губы сжались в нитку.
– Ах ты, гадина! – выкрикнула она с ненавистью и неожиданно сильно толкнула меня в грудь.
Я грохнулась на спину, выпустив из рук свой сельскохозяйственный инвентарь. Оксанка схватила мою тяпку, замахнулась и из-за плеча рубанула по мне. В этот момент я уже поднималась и уклониться не успела – острое лезвие врезалось мне в спину, под лопатку. Старая бабушкина мотыга, сделанная кузнецом сразу после войны, с сизым, очень острым лезвием и легким ольховым, отлакированным временем черенком по остроте не уступала ножу.
От шока, боли и неожиданности я снова рухнула на землю.
– Оксанка, ты что?!
– Убью! – Оксанка схватила вилы.
Говорят, в стрессовые, опасные для жизни моменты люди приобретают нечеловеческую силу и ловкость, благодаря чему и спасаются. Может быть, и так. Но ко мне это не имеет никакого отношения. Воля у меня слишком слабая – я это чувствовала не раз. Фатально почувствовала и сейчас. Вместо того, чтобы кричать, убегать или хоть что-нибудь делать, я только тупо, до предела раскрыв глаза, таращилась на Оксанку, на поднятые надо мной вилы и не могла даже шевельнуться.