Город теней
Шрифт:
— Пациент скорее жив, чем мертв, — флегматично ответил наш доктор, нацепляя очки. — Думаю, переживет, и даже без последствий. Сам видишь, я ее в лазарет не тяну. Дома и стены помогают. Ладно, брысь куда-нибудь, навещать пациентку можно будет через час, если не заснет.
— Типун тебе на язык! — сплюнул я, и отправился к Марине каяться.
Та, к моему удивлению, совершенно не расстроилась.
— Рано или поздно такое должно было случиться, вообще-то говоря. Теперь очевидно, что к восприятию Запределья девочка просто не готова. Сработала защитная реакция. Второй раз она едва ли так провалится, но все равно стоит быть настороже. Вы еще не устали
— Устал, — ответил я честно. — Только куда я теперь от нее денусь? Ничего, научится себя контролировать, потом еще влюбится в кого-нибудь, вот тогда и отдохну.
Очередная улыбка Марины подошла бы даже не сфинксу, а самим кошкам богини Фрейи.
— Обязательно влюбится, Вадим. Это в ее возрасте — состояние неотвратимое.
Только в коридоре я сообразил, что Марина могла иметь в виду, и совершенно такому обороту не обрадовался.
Потом в голову мне пришла некая мысль, и я заторопился в ближайший цветочный салон.
Видимо, мы уже настолько привыкли к друг другу, как к неизбежному злу, что даже мысли начали сходиться.
Когда я вошел к Маше, она отложила репринт дореволюционного сочинения под названием «Язык цветов», и спросила:
— Редиску принес?
— Это еще зачем? — не сразу сообразил я. Маша кивнула на книгу и ехидно ответила:
— Чтобы аллегорически показать, что я тебе надоела хуже горькой редьки.
— Нет, я хитрее.
Тут я поставил на столик около кровати горшок с тремя блеклыми незабудками.
— Это чтобы ты даже в мое отсутствие не забывала, что в Запределье проваливаться тебе рано и вредно.
Девочка расхохоталась:
— Спасибо огромное! Мне первый раз цветы дарят, и сразу же — со значением. Я тут в школе в каком-то журнале прочитала, что цветы в горшках дарят только основательные и домовитые мужчины с серьезными намерениями.
— Читаешь ерунду всякую вместо полезных вещей! У кого опять по химии трояк? Серьезное намерение у меня тоже есть.
— Выдрать меня, как Сидорову козу?
— Умница! Мысли подслушивать у Марины научилась?
Какое-то время мы так шутливо препирались, я с юмором рассказал о своем путешествии с «тумбой», потом Маша с некоторой горечью заявила:
— Ну вот, в самом настоящем Запределье побывала, и ничего там даже не видела. То есть видела, но не то совсем. Вот, как в песне у того же Щербакова, ты послушай, — и она отсоединила наушники.
Ближе к селенью, там, где река преграждена плотиной, слух угадает голос жилья, глаз различит огни. Впрочем, надейся не на чертёж, веры ему не много: русла менялись, лес выгорал… вникни, промерь, сравни. Трещина в камне, жук в янтаре — вот для тебя приметы, брызги, осколки — прежде моей, ныне твоей — родни. Этих фрагментов не воссоздам — так, прикоснусь, дотронусь. Слишком знаком мне их обиход, слишком легко творим. Здесь я когда-то рта не жалел, весь белый свет целуя, в странном согласье мыслил себя с чем-то лесным, речным. Словно не только был тростником, но и ладьей, и льдиной. Словно и вправду этот пейзаж некогда был моим.—
— Где там? — непонимающе спросил я.
— В моем сне.
Глава 22
Личности без возраста
Санкт-Петербург, Купчино,
октябрь 2010 г.
Случаются на свете чудеса, науке неподконтрольные. Ну, например, такие: в метро «Гражданский проспект» вошел молодой человек — шапочка, челка и значочки на куртке выдавали в нем явного эмо. Наверняка студент-первокурсник. Казалось бы, ну что тут особенного?
А что-то особенное в нем было. Потому что на другом конце города, на метро «Московская», по короткому эскалатору поднялся совсем другой человек. Какой там первокурсник — наверняка кандидат! Уж всяко, аспирант. А стиль эмо?! Да вы что, сограждане, как можно такие слова-то при столь солидном человеке говорить?! Перепутали, наверное, с пьяных глаз и не такое случается.
А вот и не с пьяных, и не перепутали. Потому что человек-то был один и тот же. Ну, не чудо?! Чудо, еще какое!
Нынешний октябрь в Питере оказался не из лучших. Вроде бы, вчера светило солнышко, было прохладно, но терпимо. А теперь с утра — снег с дождем, холод собачий — и черт его знает какая зима. Холодная, надо думать. А может, вовсе наоборот: синоптики уже расстарались, да так, что голова шла крутом, и лучше всего было их не слушать.
Но и сейчас снег с дождем не кончились, что совсем не радовало пассажиров на остановке. Обогреватель в «Икарусе» не работал вовсе, а линяло-оранжевый цвет автобуса вполне гармонировал с цветом листьев в близлежащем сквере. Его раскраска вызывала ассоциации с наступающим вскорости Хэллоуином и тыквами.
Впрочем, в самом автобусе было тепло. Муниципальный транспорт, ходивший здесь на редкость пакостно, оказывался набитым практически в любое время дня. Оттого в салоне было даже почти сносно, если не считать алкогольного запаха и периодических матерков и перебранок.
— Следующая — Бела Куна, кто спрашивал? Карточки предъявляем, оплачиваем, задняя площадка — передаем деньги!
Обитатели южных районов уже давно забыли, что имя кровавого палача Белы Куна, злосчастного земляка злосчастного «Икаруса», склоняется по всем правилам. А большинству было это совершенно безразлично, они даже не предполагали, что «Бела Кун» — это чьи-то имя и фамилия.
— Кому передавать? — почти весело поинтересовался тот самый бывший эмо, а ныне высокий, довольно молодо выглядящий худощавый шатен с седыми висками. — Мои девятнадцать рублей уже третью остановку карман чей-то жгут. Нехорошо получается…
Какая-то полная дама вдруг взвизгнула и схватилась за боковой карман:
— Ой, батюшки! Куртку новую — насквозь!
Автобус содрогнулся от хохота, а пожилая кондукторша с высокого сидения наставительно заметила:
— Знать, не только шапки на некоторых горят. Вы передавайте, не стесняйтесь! Люди же ждут.
В автобусе уже назревал легкий скандал, но покрасневшая тетка, сунув контролерше целую пригоршню рублевых монеток («Во насобирала! На паперти, что ли?» — восхитился кто-то), принялась очень энергично проталкиваться к выходу. Один из мужчин, прижатых толпой у заднего стекла, негромко сказал соседу: