Город, в котором...
Шрифт:
Полюбить! «Кто много любил, тому много простится» — кажется, так?
А земля, оставленная этими феллахами, — что ж, она как старая жена мусульманина — ничего, стерпит безропотно его новое счастье. Когда-то давно она была юная, плодородная, орошенная и повсюду цвела. И никто бы не изменил ей. От войн порвались жилки ее оросительных каналов, тело покрылось сетью морщин и трещин, полопалась кожа от жары. Ломать не строить. И феллахи отвернулись от нее. Простодушные, они думают, что ГЭС их к о р м и т. Кормить может только земля. А ГЭС дает чужеродную материю — электричество — ее нельзя забрать в свое тело и использовать для поддержания жизни. И если эти перебежчики, что копошатся в глубине шахт в своих пестрых головных платках, и сыты пока — то вовсе не благодаря улыбке президента и мощи сооружаемой станции. А только благодаря тому, что не все оказались
Полюбить!
В углу машзала плиточник мостил незавершенный пол. Плитки ложились, притертые одна к другой намертво. Каждый народ что-нибудь умеет делать лучше других. Два мальчика помогали отцу: подтаскивали плитки. Их школьные сумки брошены в стороне — школа здесь занятие побочное. Юра с Ритой смотрели на работу плиточника и его сыновей, а мальчики блестящими глазами поглядывали на русского инженера. Он казался им великим существом. Они надеялись все же когда-нибудь достичь равновеликости с ним. У мальчиков для этого был большой запас возраста впереди — при помощи этой форы, этого капитала лишнего времени они надеялись нагнать прогресс, от которого безнадежно отстал, например, их отец.
Нет, он хороший отец, они любят своего отца — здесь вообще многообразно любят: родителей, братьев, товарищей, детей (научиться у арабов любить!) — их отец квалифицированный плиточник, он хорошо зарабатывает — но тайна электроэнергии ему недоступна! Суть ее невидима глазу, она поддается только догадке ума. Сколь же развили свой ум эти русские, если без труда проникают в тайну невидимого и свободно управляют им как понадобится. До той точки великого умения, в какой сейчас свободно пребывают русские, их отец уже никогда не допрыгнет, он пропустил свой шанс, но они, мальчики, его сыновья, не прозевают, они будут во все глаза глядеть, во все уши слушать, ничего не упустят. Их старший брат Икрам — он уже сумел, он самоучкой, без специального образования догнал русских и теперь работает с ними, на равных владея тайной электричества. Он — как почтальон Абебе Бикила, босоногий марафонец, обогнавший всех, культурно тренированных, специально обутых остальных… А они, младшие братья Икрама-самоучки, — они, воспользовавшись ступенькой его усилий, смогут подняться еще выше — взобравшись на готовые плечи предыдущего, как в пирамиде. Они кончат школу, они поедут в Алеппо и будут учиться там в электротехническом колледже, и им не придется до всего додумываться самим — придет преподаватель и расскажет все в готовом, уже добытом виде.
И так они стояли по разные стороны взаимного сознания и завистливо любовались друг другом. Юра — плиточником, сыновья плиточника — Юрой. Но знает ли Юра толком тайну электроэнергии?
Любое знание открывается каждому поодиночке — и кто осмелится подумать, что ему оно открылось все? Вдвоем его никто не видел, невозможно сопоставить хотя бы два свидетельства.
Но ничего, главное полюбить. Остальное дастся само.
Юра дежурит в паре с арабским инженером Рашидом — он учился в Союзе, и жена у него русская, и по-русски он говорит вполне, но предпочитает молчать и улыбаться, ибо как белый свет вмещает в себя все цвета спектра, так одно лишь молчание вмещает в себя всю полноту мысли, тогда как выделение из молчания одной какой-то его части — высказывание — неизбежно приводит к ущербу правды. Рашид как в первый раз дружелюбно улыбнулся Юре и сказал: «Как дела?» — так с тех нор не нашел нужным добавить к этому что-нибудь еще. Все разговоры заменяла улыбка и «как дела?» — вопрос, не требующий ответа. Что делает здесь его русская жена? То же, что все женщины повсюду: готовит, покупает, стирает, моет, шьет. У нее двое детей, красивых и умненьких метисов, которые все-таки скорее арабы. Слишком сильна эта кровь, все одолеет. Ей пришлось принять мусульманство, иначе их брак был бы невозможен по закону страны Рашида. Она приняла. Это нетрудно: трижды надо произнести формулу-клятву: «Ля илляха илля Алла, Мухаммад — расул Алла». Нет бога, кроме Аллаха, Мухаммад — пророк его. Вот и мусульманка. Еще в Москве. Да, есть. В Москве все есть, даже мечеть. Это здесь нет ничего, кроме киношки, и Наталья рада всякому появлению русских у себя дома. Приходят к ней Рита с Милой, Наталья наряжается, вдевает в уши серьги, варит кофе, они курят и беседуют. Ее муж вежлив, улыбчив и добр с ней. «Как дела?» — приветствует он ее, приходя с работы. Она кормит его обедом. Говорить нечего. Время от времени Рашид поднимает
Но Наталья — европеянка, она этого не понимает. Ей этого мало. Каждый год Рашид пишет ей бумажку: разрешение на выезд из страны (это здесь единственный документ для выезда — разрешение мужа). И она едет в Москву — через Германию. Германия ей ностальгически напоминает утраченные времена юности, когда она училась в институте иностранных языков. Немецкий пригодился ей в этой стране только раз: пригласили настройщика роялей из Алеппо, тот приехал и оказался немцем. «Шпрехен зи дойч?» — спросил он Наталью, увидев европеянку. «Бисхен», — печально ответила она. С любовью и тоской они поглядели друг на друга, два чужеземца, и дальше сообщались уже по-арабски. Узнала, что к Валиду Улыбычу приезжает из Австрии друг со своей девушкой, напросилась «хоть по-немецки поговорить».
Оказалось, австрийка только девушка, а друг Валида — полноценный, красивый, густокровный, жгучий араб Мухаммад. Просто он учится в Вене, изучает вместе с Ингрид медицину, уже год они вместе снимают квартиру и даже собираются пожениться… Ингрид беспородная, блеклая, как бы вылинявшая от многих стирок, но это не мешало ей держаться вполне небрежно: оттанцует, упадет в кресло — и раскидает во все стороны плети конечностей. А Мухаммад перед нею раболепствовал, нисколько не ценя национальной своей красоты — а может, даже и стыдясь ее, — перед этой выцветшей, разбавленной кровью Европы. А равнодушная Европа принимала поклонение свысока, и ни разу не взглянула ни на русских подруг Валида, ни на стройного, чудной красоты гостя — Икрама. Светятся из смуглой худобы лица ореховые глаза, обшлага куртки отвернуты, и белоснежной рубашки обшлага тоже отвернуты поверх куртки — такое вот обрамление для смуглых его кистей, и сигарета в сухих сильных пальцах, а голова покоится, слегка запрокинутая, как у отдыхающего орла.
Австрийка Ингрид (на лице полная индифферентность) набалтывает по-немецки что-то пустое, а бедная наша космополитка Наталья с трепетом ловит каждое слово и переводит для Риты и Милы.
— Добавь вина. Я не хочу много танцевать, а то вспотею и потом замерзну. У вас тут холодно. Я ожидала, что будет теплее. Вам, арабам, хорошо, вы вообще не потеете. Расовые свойства кожи. Только благодаря этому жители пустынь не бывают грязными. А который час? Мухаммад, дай зажигалку. Моя, как всегда, сломалась. Эти зажигалки — просто мой рок. У меня сумка забита зажигалками, посмотрите. Ломаются.
— А ты купи «ронсон», Ингрид.
— Покупала, то же самое. Мне говорили, что это от человека зависит: один имеет поле, губительное для вещей, другой — наоборот, сохраняющее.
— А ты носи с собой спички.
— Спички я теряю.
— Ну тогда води с собой Мухаммада, а у него будет зажигалка.
— Она меня не берет с собой почти никуда, — пожаловался Мухаммад. — У нее там свои какие-то знакомые, друзья…
— О, Мухаммад, не будь таким занудой. Это сказывается твой национальный феодализм в сознании. Мы так не договаривались.
— Молчу! — пристыженно сдался Мухаммад.
Тряпка!
Остролистые веера пальм-подростков уперлись в стекло из темноты сада и похожи на растопыренные ладошки, когда ребенок глядит через окно, приплюснув нос. Из гостиной дверь в сад. Южные вечера темны, в саду есть калитка. Ну, кто хочет незаметно прийти к Валиду поздним вечером на свидание? Никто не хочет. И почему я такой несчастный? И тщетно благоухает французскими умащениями.
— Ингрид, неужели наша страна такая уж феодальная? — задело.
— Да, у вас много детей. И многоженство. И женщину покупают.
Это не понравилось красивому гостю Икраму. Оказалось, он жених, скоро у него свадьба. Отец Икрама заплатит за невесту пятнадцать тысяч. (Теперь Наталья переводит с арабского). Нет, почему вы так низко думаете. Конечно, если мы любим друг друга, мы можем пожениться и так, без калыма. Но это будет вечный позор моим родителям. Эти деньги — какая-то помощь моей жене и детям на случай несчастья. Но мы, например, купим на них квартиру и мебель.