Город, в котором...
Шрифт:
Плевать на вас, на все ваши радости. Затихнуть, замереть, переждать этот год, или эти два года, ничем себя не выдать, не подвести ни себя, ни Юрку — разбогатеть и запрыгнуть в новую жизнь.
Когда человек еще совсем маленький и не хищный, силы неба благосклонны к нему и дают питаться из своих источников. И он беззвучно улыбается во сне, гость заоблачных пиров, и ему даруется иногда как угощение свобода от пут земного тяготения. Он летит, он летает, носится по воздуху, не чувствуя тяжести и труда преодоления, и видит под собою реки, земли и леса. Этот полет — блаженное открепощение, превращение тела в летучий эфир, весь из колючих вспышек и лопающихся
Это предпочтение было отдано не сразу (все-таки Рита была одарена и другим счастьем) — но отдано было.
Конечно же, Рита наотрез отказалась от риска, когда арабская жена Наталья пригласила двух своих подруг поездить по стране на ее автомобиле. А Мила не отказалась.
Маленький Валера Кузовлев оставался на Риту.
— А Хаешка? — напомнила Рита. — Хаешку тоже надо кормить?
Мила ужасно смутилась и вынула из сумки еще одну четвертную. Обеим стало неловко.
Нет, а что? Конечно, эти Кузовлевы относятся к деньгам, да и вообще ко всему, по-другому, чем Рита. Мила вообще не думала о деньгах, да и чего о них думать, если они не переводятся. И если нет таких целей на будущее, как у Хижняков. Живут себе и живут. А Рите что же, отрывать от себя для приблудного пса? И вообще, тут стараешься сэкономить на чем возможно, а этот Кузовлев покупает лакомства и раздает бесчисленным голодранцам арабчатам, которые весело попрошайничают и которых все одно не прокормишь. Да еще и публично пса подобрали. Дескать, вот мы какие.
Рита поглядела на протянутую четвертную, пожала плечами:
— Да я ведь просто так спросила, надо ли его кормить. Может, он по старой памяти сам как-нибудь кормится.
Но Мила настойчиво протягивала, и Рита взяла деньги.
Пусть едут. «Мерседес-бенц», две европейки… Желтая даль, оцепеневшая от зноя, селения залиты расплавленным горячим светом. Беззащитные кубики домов под солнцем, сонно плетется в глубине улицы женщина под черным покрывалом, ее одинокая фигура в ущелье вымершей улицы колеблется. Время завязло в чем-то тягучем, как паучок в смоле.
Пятикратно в течение суток от мечетей разносится заунывное пение муэдзинов, призыв к молитве. Мусульмане, застигнутые этим призывом в любом месте природы или города или хоть машинного зала станции, оставляют дела, расстилают карманный коврик, устраивают себе таким образом чистое место, снимают обувь и, опустившись на колени, лицом к Мекке, складывают покорные ладони и сосредоточиваются в смирном чувстве. Пять раз в сутки они поправляют ход своей жизни и чувства этой смиренной позой, сверяя себя по ней, как настройщик музыки сверяет звук по камертону. И если гнев или уныние владели ими в этот час, сама поза делает свое дело и вносит
Это помогает им жить в равновесии. Что-то они нашептывают своему аллаху, время от времени низко кланяясь лбом до земли, и нет среди них злых или гневливых.
А скоро начнется месяц рамадан, и в течение светового дня нельзя будет ни есть, ни пить, и русская женщина Наталья в послеполуденный час, когда заснет все ее черноглазое семейство, будет красться на кухню и бесшумно открывать холодильник. Там свежий прохладный арбуз. Отрезать ломоть и… Аллах простит ее, какое ему дело, Аллаху, до нее, выросшей под другим богом, во влажных лесах России.
А пока они едут, путешественницы, останавливаются у кофеен перекусить, бродят по пустым залам музеев, изображают из себя этаких европеек… Прекрасно знает Мила Кузовлева, что без разрешения (а не разрешили бы) нельзя пускаться в частные поездки по стране, и если это нарушение обнаружится, плохо будет этим Кузовлевым с их замашками.
В эти утра Рита делает исключения из своих привычек и встает рано. Надо.
— Тетя Рита, можно, я пойду поиграю с Хаешкой во дворе? — просит маленький Валера Кузовлев.
А она ему:
— Нет, пойдешь со мной на базар. Мало ли что! Пока мать не вернется, я должна за тобой неотлучно присматривать.
На дворе восемь, самый бойкий час, все хозяйки тут как тут, рыщут по базару. Они оглядываются на Риту и удивляются: во-первых, чего это она так рано, а во-вторых, почему с нею третий день маленький Кузовлев?
— Что, его мать заболела? — спросит каждая.
— Да нет, просто так, идет со мной, и все. — Рита пожмет плечами, потупит глаза.
А Валера угрюмо плетется за нею следом, исподлобья поглядывая на враждебных теток, а за ним Хаешка, тоже понурившись. Оба чувствуют своим неиспорченным детским и собачьим чутьем, что совершается предательство.
Бабоньки перешептываются между собой, хищно вращают глазами. Специальные рейды уже прогуливаются у кузовлевского дома, не видать ли на балконе хозяйки. Нет, мертв балкон. Вот уже поднялась по лестнице делегация, позвонили у двери. Никого. Пропала Мила.
Сидит в отделе кадров такой специальный мужчина, миловидный, розовощекий, очень улыбчивый. Вызвал к себе Колю Кузовлева, интернационалиста нашего:
— Где ваша жена?
Коле легче умереть, чем испугаться.
— Путешествует.
— Вы знаете порядок, самовольные поездки запрещены.
Ну и Коля выразил ему полное свое отношение — к его розовым щекам, и к его улыбчивости, и к его занятиям.
К вечеру третьего дня вернулись эти эмансипированные свободные европейки на своем «мерседесе».
Коля ждал жену, уже упаковав багаж. Завтра утром они сядут в автобус — и в порт, на теплоход.
Рита прибежала, подруга:
— Возьми у меня парчу, ты ведь даже, кажется, не запаслась! — жалко ей было Милу.
— Ну что ты! — Мила спокойно. — Я этим заниматься не могу.
— А что такого? Узаконено.
— Мало ли что узаконено… Спасибо. И спасибо за Валерку, что присматривала за ним. Знаешь что… — колебалась Мила. — Если увидишь… да нет.
— Ну? Кого увижу? Что передать? Ну?
— Да нет, ничего, — передумала Мила.
Только от автобуса она все озиралась, все кого-то искала, ждала увидеть напоследок.
Собственно, Рита ведь была не виновата. Она ведь не доносила.
Эти идиоты, уезжая, взяли с собой Хаешку — и на что рассчитывали? Конечно же псу не дали взойти на борт теплохода. Эти Кузовлевы все равно как не в этом мире живут! Как во сне все равно!