Город заката
Шрифт:
— 5768, — наконец отвечает Неёлова.
И я бегу к компьютеру, чтобы заглянуть в текст романа, выложенный в Сети. Минут через пять вижу, что в книге леди Эстер называет точное число выпускников эстерната: «За сорок лет педагогической деятельности я вывела на путь шестнадцать тысяч восемьсот девяносто три человека».
К чему это всё? Да к тому, что, если в сценарии «Азазеля» не стоит число 5768, то можно считать его случайным, а следовательно, отнести всю ситуацию — хоть с какой-то долей вероятности — к профетической; с учетом того, что конец эпохи пророков вообще лишает любое высказывание качества предсказания.
Эпоха пророчеств миновала, и точка отсчета, начиная с которой единственным Б-жественным откровением для человечества осталась история, была названа Карлом Ясперсом «осевым временем», моментом возникновения
Почему число 5768 интересно в этом контексте? Потому что оно приоткрывает хоть и поверхностные, но вполне апокалиптические смыслы. Во-первых, еврейский календарь рассчитывается наперед, но никак не дальше 6000 года, так как в противном случае это было бы проявлением неверия в пророчество, что Машиах придет раньше этого срока. Во-вторых, ученики леди Эстер занимаются делом, вполне достойным деятельности лжемессии (в понимании того, как лжемессия действует в «Трех разговорах» Владимира Соловьева): спасают мир, насаждая в нем эгоцентрическую модель исправления. В-третьих, если сложить цифры этого числа, получится 26: гематрия имени Всевышнего (мне доводилось слышать историю о том, как жители еврейского квартала в Старом городе Иерусалима обнаружили, что какие-то развалины стали порастать островками травы, числом 26, и связали это с приближением конца времен). В-четвертых, с расстояния в пять лет дуплет президентских выборов 5768 года (в США и России) выглядел если не апокалиптически, то определенной сменой вех, во время которой могло произойти что-то невероятное.
Вот такая история, оставляющая вопрос: что же было написано в сценарии?
И Борис Акунин дал на него ответ: «Там написано 5784 человека. Полагаю, Марина Мстиславовна [Неёлова] не так запомнила».
ИСТОРИЯ ПРО ФЛАГ И ГОРОД
Это случилось в те времена, когда будущее еще представлялось в образе прекрасной юной особы, выходящей навстречу из нестерпимо яркой туманной дали. Это было в те времена, когда толпы шатались по городу, опьяненные временем, а люди недавно исполнившегося совершеннолетия не могли отличить смену эпохи от собственного взросления и личный возраст подменялся возрастом новой страны.
Что вспоминается из тех времен, кроме спичечных коробков по рублю, пачки «Мальборо» по полсотни, табачных бунтов, талонов и посеребренных полиэтиленовых пакетов с сублимированным картофельным пюре из стратегических запасов НАТО? Сюда можно еще что-то добавить, но немногое: спирт «Рояль», рекламу «МММ», челночников и палаточников, книжные развалы на Новом Арбате, стайки девиц в подворотнях на Тверской… Фарцовщики, торговавшие польскими и китайскими джинсами у израильского консульства, очереди на Международном почтамте, где люди, охваченные предотъездным безумием, отправляли на ПМЖ свои библиотеки. Вся страна превратилась в один такой аэропорт — воронку в пространстве, сквозь которую доносился аромат освобождения. Я помню ежедневные свои походы за паспортом и визой на Старую площадь, в помпезное здание с коридорами, обшитыми дубовыми панелями, где в прокуренном кабинете сидел на выдаче надменный чиновник, время от времени оравший на посетителей. Помню, как мы ездили на велосипедах из общежития в Долгопрудном в Шереметьево-2 — ужинать в рабочей столовой аэропорта и как потом сидели там же за преферансом перед огромным панорамным окном, в котором из темноты выползали на рулежку помигивающие бортовыми огнями самолеты. Там, за окном, над взлетно-посадочной полосой нас ждало будущее… Помню свои походы в областной ОВИР и свою оторопь, когда чиновница разрезала ножницами мой советский паспорт. Помню, как возвращался после этого к метро и видел огромную очередь перед офисом «МММ»…
Но самым ярким впечатлением того времени стал концерт «Pink Floyd». И произошло это в существенной мере благодаря израильскому флагу. Точнее, значку с изображением израильского
Дальше приключения значка продолжились. В сквере у Пушкинской площади я остановился перед сборищем каких-то черносотенных людей в черных рубашках и с самодельными хоругвями. Вскоре митингующие заметили этот значок и отвели меня в сторону. После краткой рукопашной я был отбит милиционером и наловчился подобрать сорванное знамя. В результате я попал в замечательный переплет из разряда тех историй, смысл которых не поддается словесному выражению притом что значителен и прозрачен.
Был в нашей компании пришлый человек И. Учился он не в МФТИ, но в МИИГАиКе, однако родом был из славного городка физиков Протвино и тусовался со своими одноклассниками, поступившими в физтех, то есть у нас в общежитии. Не знавшие подробностей принимали его за «своего, но с другого факультета». Это был славный парень, незлобный, крепкий, русоволосый и прямодушный. Я помню о нем немногое, но хорошее, помню, что познакомился с ним в разгар его разрыва с одной примечательной особой. Знакомство наше и стало дружеским потому, что И. в ту пору особенно нуждался в собеседнике. Впрочем, неважно, в каких обстоятельствах состоялось знакомство, — для нашей истории важно, чем оно закончилось.
Было лето 1991 года. Я сдал уже все экзамены и предвкушал большое путешествие, которое должно было начаться с зарубежной аспирантуры. Предотъездное настроение, особенно в свете выполненных обязательств, всегда превосходно, но тогда его подпортила случайная встреча с И.
Все поездки студентов МФТИ в Москву и обратно начинались и заканчивались на Савеловском вокзале, и студенты часто сталкивались друг с другом в электричках или на перроне. Столкнулись тогда и мы с И. Человек я доверчивый, и то, с каким озабоченным лицом И. взялся за мой рукав, меня взволновало.
«Как дела?» — говорю. «У меня беда, — сделав трагическое лицо, отвечает И. — Меня выгоняют из МИИГАиКа». — «Да ты что?» — «Вот так. Но ты можешь меня спасти». — «Каким образом?» — «Сейчас поедем ко мне в общагу, и ты решишь для меня пять заданий по теоретической механике за весь семестр, 68 задач. Идет?» — «Постой, почему я должен их решать?» — «Потому что иначе я погиб. Ты же не хочешь моей смерти? Я обеспечу тебя комнатой у нас в общаге, и у меня есть банка кофе». И. скинул с плеча рюкзак и достал банку растворимого Pele (помните такой кислый тошнотворный кофе из страны, где много диких обезьян?). «А может, поедем в Долгопу, и там я посмотрю на твои задачи?» — «Нет. Во-первых, задачник у меня в общаге. А во-вторых… Я боюсь, что в Долгопе ты от меня сбежишь», — И. крепко взял меня за локоть.
Мы вышли на «Чистых прудах», прошли мимо «Современника» и двинулись переулками в сторону Курского вокзала. Общежитие МИИГАиКа оказалось двадцатиэтажной башней. Мы поднялись в лифте на последний этаж и вышли в задымленный коридор, где я обнаружил человек пять или шесть восточных мужиков в рубашках навыпуск, значительно меня старше. Они сидели на корточках вдоль стены и передавали по цепочке папиросу, которая густо пахла жженым чаем.
Оказалось, на этаже живут одни арабы, а И. делит комнату с палестинцем Махмудом — пухлым парнем, гордо выпятившим живот, демонстрируя крайнее недовольство нашим появлением. «Махмуд, — шепнул И., — платит мне 60 рублей в месяц, чтоб я не жил в нашей комнате. Но сейчас деваться некуда, мы его прогнем».