Город. Хроника осады

Резвухин Евгений Юрьевич

2 июня 1853 г. Ок. 12 — 00

(19 дней до часа Х)

Погода стремительно меняется вместе с переменчивым политическим ветром. С первыми лучами солнца и летней жарой, город наполняется странными людьми и растущей тревогой.

Обычно пустующие перроны железнодорожного вокзала забиты до отвала. Жители Ольхово, привыкшие к тихой, почти отшельнической жизни, с удивлением смотрят на рушащиеся устои. Никогда еще горожане не видят такого наплыва гостей, прибывающих на необычайно часто,

один за другим, следующих поездах. Не проходит и получаса, раздается во весь голос иностранная речь, заставляя оборачиваться и приподниматься, силясь разглядеть сквозь толпу чудаковатые наряды.

Низенький человечек, с остроносыми ботинками и клетчатым костюмом все не перестает виться вокруг священника. За ними стайкой не отстает толпа из трех, волочащих большой фотоаппарат на треноге и гору аппаратуры.

– Ну же, мсье! – приставала сильно картавит и чересчур активно жестикулирует руками. – Всего одно фото для газеты "Tames". Сенсация! Настоящий симерийский поп – символ отсталой идеологии и архаизма!

Несчастный служитель Церкви что-то шепчет в бороду, не иначе прося Господа дать терпение и не обращает внимание. Иностранный репортер однако быстро теряет интерес, с таким же энтузиазмом набрасываясь на еще один эксклюзив в лице уличного продавца хлеба.

— Мсье, куда же вы! Пару слов для интервью!

Двое прохожих в толпе все время подозрительно вертятся и натягивают картузы на глаза.

– Да, – тянет Георгий, задумчиво почесывая подбородок, – стоило нам только шаг за город ступить, а тут такое.

— Думаю самое интересное еще впереди, — вставляет Вячеслав.

Конспирация у двух переодетых в штатское военных хромает, но благо на станции и так хватает подозрительных чудаков. Гриша прислушивается к приближающимся гудкам паровоза, косясь на приклеенную к столбу листовку.

На ярком плакате изображен улыбающийся рабочий. Из-под ног разбегаются карикатурные человечки, необычайно злобные, придерживающие слетающие цилиндры. За спиной трудяги колосится рожь и дымят в небо трубы заводов – просто идиллия.

– Смотри, – приятеля легонько толкает в бок Слава, – что я говорил?

Паровоз приходит на станцию весь облепленный народом, будто мухами разлитый мед. Едва он останавливается, многочисленный и гомонящий люд спрыгивает с крыши и перепрыгивает через окна, не дожидаясь очереди у дверей. Главное ни одного ребенка или женщины не выходит из вагонов, все мужчины. Наружности прибывшие самой отвратной.

— Это то, о чем я думаю? — указывает Гриша в толпу. На некоторых до сих пор тельники с вертикальными полосами.

– - Каторжники, – сплевывает Славка и оскаливается, – прибыло мясо для революции.

Образовывается давка, в некоторых местах возмущенно вскрикивают женщины. Кто-то пытается протестовать, но быстро умолкает. Простых зевак довольно быстро оттесняют и станция наполняется пугающими людьми. Остающиеся в стороне драгуны провожают сочувствующими взглядами тройку конного патруля. Синие мундиры жандармерии выделяются среди мышиной массы пришельцев опасным бельмом. Кажется горящий

фитиль вот-вот дойдет до пороха. Кавалеристы Швецова буквально носом чуют – еще чуть-чуть и напряжение выльется наружу.

– А вовремя мы все-таки Емельяна в часть отправили, – говорит Вячеслав, глядя на растворяющихся в толпе жандармов.

– Верно. Только давай убираться подальше, – Георгий тянет друга за рукав, оглядываясь вокруг. Лица людей резко меняются, такое ни с чем не спутать. – Тут мы ничего не сделаем.

Торопясь покинуть перрон, оба драгуна разминаются, так и не заметив Михаила. Молодой шахтер уже как час вертится на станции, нервно бродя по кругу в пару квадратных метров. Бедняга то прячет руки в карманы, то трет их, не в силах унять дрожь. То же волнение охватывает всю железнодорожную станцию, витая в воздухе призраком и пугая до дрожи в коленях. Пропадают служащие, все больше незнакомцев, пахнущих сталью, потом и порохом.

"Это нужно для общего блага, – успокаивает себя революционер, глядя на пришлых, одетых явно в ворованные вещи. – Перетерпим, а потом все наладится"

Михаил замечает среди народа директора шахты и только теперь немного успокаивается. Вот, кто все решит и направит в нужное русло. Человек этот невысокого роста, в свои сорок с лишним одного с шахтером роста. Плотный, носящий густые усы и зачесывающий густые рыжие волосы назад.

– Вадим Юрьевич! – парень приветливо машет рукой и бросается на встречу с начальником и остальными товарищами.

Директор шагает вперед и совсем по отцовски заключает в объятия. В ладони застывшему от неожиданности юноше ложится что-то холодное и металлическое.

– Спрячь, – коротко отдает приказ Вадим и отходит, продолжая отдавать столь же краткие и веские команды.

А Михаил так и продолжает стоять по среди станции, ошалело смотря на пистолет в своих руках. Старый, с потертой и исцарапанной рукояткой, за револьвером плохо ухаживали, доведя местами до коррозии. Но все же это настоящее, заряженное оружие.

"Да я и стрелять то не умею", – дрожит шахтер.

Только теперь приходит понимание серьезности происходящего. Революция. Переворот. Все совсем иначе, не восхитительные, почти в стихотворной форме рассказы Вадима Юрьевича о светлом будущем свободной страны.

Михаила болезненно толкают в плечо. Рядом оказывается очень худой беззубый человек с обезображенной оспинами кожей.

– Не кипишуй, фраер, – неестественно противно смеется незнакомец, открывая миру гниющие десна, – сейчас пластинка запоет, плясать будем.

Шахтер ни слова не понимает, но догадывается спрятать пистолет в складках одежды. Тем более как раз мимо цокают копыта жандармов. Кони их резко останавливаются, навострив уши и дернувшись при прогремевших выстрелах. Пальба впрочем до станции доходит приглушенными хлопками, раздаваясь хаотично где-то в городе.

Михаил сперва наперво достает из кармана красную повязку, пытаясь повязать на рукав. Выходит плохо, руки не слушаются и сильно дрожат, лента два раза выскальзывает из пальцев.