Город. Хроника осады
Шрифт:
Линкольн в который раз достает из кармана серебряные часы, обеспокоенно шевеля усами-щетками. В эту ночь посол необычайно хмур. Даже более, вечный живчик кажется прогнувшимся под непомерным грузом. Будто туча нависает над человеком и вот-вот поразит гром.
Раздаются шаги в коридоре и Филипп неуверенно поднимается. Тухнущий взгляд напряженно смотрит на источник шума и приближающиеся, становящиеся более отчетливыми голоса.
– Ваше царское величество, – раздается грудной голос, – я понимаю, мужики сами не заинтересованы и будут трудности, но выгода, сулящая от реформы налицо.
Все
– Мой отец и мой дед говорили об отмене крепостного права, – голос у правителя волевой, звенящий сталью, – и я понимаю, почему дальше разговоров ничего не зашло. Симерийский мужик больше столетия сидит на шее барина и слазить не желает.
Наконец беседующие появляются перед послом. Впереди идет сам царь, Александр Четвертый, бодрствующий несмотря на позднее время. Монарх молод, ему исполняется сорок, но он рано теряет волосы, компенсируя лысину роскошными усами. Военная форма со ставшими нарицательными погонами полковника обтягивает крепкое, закаленное трудом тело. Следом за широкими шагами очень высокого царя едва поспевает Туринский. Министр сельского хозяйства чем-то напоминает готского посла, как манерой одежды, так и тучной внешностью. Разве взгляд более жесткий, как у цепного пса.
– И все же, ваше величество, я дерзну настаивать…, – продолжает министр.
Александр замедляет шаг и жестом просит Туринского помолчать. Глаза монарха упираются в съежившегося Линкольна.
– Право слово, сударь, – царь приближается к послу, заведя руки за спину, желваки подрагивают при речи, – это переходит все границы приличия. Если речь об очередной ноте протеста по поводу распущенной Думы, мы не желаем и слушать.
Филипп дрожащими пальцами достает платок из внутреннего кармана, промокая сильно потеющий лоб. Человек набирает воздух, но не в силах вымолвить и слова. Ноги подкашиваются и он грузно оседает на скамейку.
– Силы великие, – царь оборачивается, обмениваясь улыбками с Туринским, – вам нужно больше заботиться о своем здоровье, господин посол. Прав слово, принесите кто-нибудь воды.
Наконец задыхающегося Линкольна приводят в чувство. Гот открывает крышку часов, боясь опоздать.
– Сэр… то есть ваше величество, – запинается Филипп. – Мое правительство поручило мне и я со всей искренностью сожалею, но дальнейшие отношения Готской Республики и монаршего дома Брянцевых заходит в тупик. Я вынужден, по воле Господа отмерившего мне эту роль, объявитьСимерии, – он переводит дыхание, как бы еще сомневаясь, – войну.
С минуту правитель стоит, не шевелясь и вообще не издавая ни звука.
– Да как вам не стыдно, – шепчет государь, по щекам скатывается одинокая слеза.
– Ваше величество, я…, – на посла, уменьшающегося в росте под уничтожающим взглядом помазанника, жалко смотреть.
– Готия втрое, – царь жестко поднимает вверх палец, – превосходит нас по территориям и почти вчетверо по населению. А ваши технологии оставляют нас далеко позади в прошлой эпохе. Так с какой совестью вы, колосс этого мира, идете войной на нас, столь незначительных, что теряемся меж башмаков ваших солдат. Так ответьте мне, господин посол.
– Сэр Александр, – Линкольн неожиданно находит силы
– Ни слова более, – так же тихо обрывает тираду гота Брянцев. – Мы можем позволить себе умереть. Но раздавить, как государь царство Симерийского нашу национальную гордость, раздавить тут и сейчас, своими же руками, – Александр трясет сжатыми кулаками, – мы права не имеем.
Крепость Ника. 3 – 55
Сусоев пытается предупредить Данилова, но тот, не таясь, выходит вперед. На слабый фонарный свет и правда появляются дозорные, посланные навстречу.
– Мишка, ты что ль? – кричит, все еще неясно всматриваясь в предрассветную муть подпоручик.
– Я вашбродь! – доносится веселый голос солдата.
– Вот шельма! Опять пьяный?
Офицер виновато смотрит на курха. Стыдно перед дальним гостем. Не служба, а не пойми что. Данилов на Нике недавно и все никак не свыкнется с природным для крепости бардаком.
– Да все нормально, вашбродь, не извольте сомневаться. Мы по чуть-чуть, для аппетиту, – слова солдата подхватывает смех сопровождающих. Хотя, судя по походке бойцов, упомянутым «чуть-чуть» не ограничивается. – Тут какое дело, вашбродь, кабель-то, будто кто кусачками перерезал кто. Ну так и есть, крест на пузо.
И солдат первым же и падает, сраженный наповал метким выстрелом.
– Что происходит! Откуда стреляют!
Крики, брань, гвалт и беспорядочная пальба смешиваются в неуправляемый вихрь. Сусоев падает на колено, пытаясь хоть как-то сориентироваться. Опыт и инстинкты говорят, врагов немного, но они будто повсюду и бьют наповал! Вспышки слева, справа, спереди. Разведчик делает шаг назад, чуть не перецепивши о что-то мягкое.
– Аллаху Акбар…, – шепчет он, глядя на совсем юное, безбородое лицо соотечественника.
Симерийцы пытаются отстреливаться. Тяжелой пуле «шестилинейки» не то, что кусты нипочем, деревья валить можно. Вот только винтовки при стрельбе задирает нещадно вверх, а дым и огнь тот час превращают стрелков в мишени.
Данилов быстро перебирает пальцами, складывая в сложные фигуры и яростно что-то нашептывая. Ближайшие кустарники вспыхивают, мгновенно переходя на высохшие, густорастущие деревья. И вот тут Шамиль видит врагов, почти в упор. В странной форме, будто в кусты одетые, они быстро перебегают с место на место, отстреливая мельтешащих симерийцев. Оттянув курок карабина, курх стреляет навскидку. Есть! Один заваливается, кубарем скатившись в овраг.
– Уводи людей! – подпоручик самозабвенно лупит из револьвера. – Отходите к крепости, немедленно.
Заклинание Данилова отделяет отряды друг от друга, другого шанса не будет. Выстрелив еще раз, Сусоев криком созывает рассеянных по балке бойцов. Вот только далеко уйти не удается. Не пройдя и двадцати метров, симерийцы натыкаются на ожившую пулеметную точку.
«Загнали, – обреченно понимает Шамиль, – как лисиц в норе»
Корвет «Архангел Гавриил». 4 – 00