Город
Шрифт:
— В Пустоши.
— Понятно, что в Пустоши. История ведь про дикарей. — Я вспомнил слова про «пригород». — Кстати, почему они считают себя частью города?
— Дикари, что с них взять.
— А что случилось с теми, из колонии?
Отец пожал плечами.
— Трупов не было.
— Но рубашка этого, Изаата, — сказал я. — Я ее хорошо запомнил, он ее вокруг пояса обвязал.
Отец кивнул.
— И тем не менее. Трупов не было.
— Чего же от тебя охранка хочет? Той истории, что я увидел?
— Нет, — отец прикусил губу, верный признак того, что он в затруднении. — Историю я уже рассказал. Они хотят тебя.
— В каком смысле?
— В прямом. Они хотят, чтобы ты поехал
— Они хотят, чтобы следствие вел библиотекарь? — удивленно засмеялся я.
— Ты просто поможешь, — поморщился отец. — Ничего смешного здесь нет. Я им сам иногда помогаю. Но в Пустошь с моим здоровьем… Сам понимаешь.
Настала моя очередь кивать.
— Просто, согласись, это как-то глупо выглядит. Я понимаю, посмотреть историю и рассказать инспектору, но потомственный библиотекарь, едущий в Пустошь, чтобы расследовать убийство…
— Ты не будешь ничего расследовать, — мрачно сказал отец, — просто сопроводишь инспектора. Это не первый случай, Валентин, — добавил он после паузы. — Два маньяка убивают людей без всякого повода. Пока что это происходит только на периферии, но кто знает, что будет завтра…
— Хорошо, хорошо, — сказал я. — Осознал серьезность момента. Что от меня требуется?
— Пойдешь к инспектору Даверу, вместе отбудете в Приемник.
— Когда?
— Сейчас.
— Сейчас?
— Что опять? — нахмурился отец. — Танцы какие-нибудь пропустишь?
— Все иду. — Я примирительно поднял руки. Кажется, сейчас не время спорить — Вещи с собой брать?
— Нет. Сегодня и вернетесь.
Я показал отцу скомканную рубашку.
— Отдашь инспектору. Не заставляй его ждать.
Я поднялся:
— Скажешь моим…
Отец поморщился, но кивнул. Я потоптался на месте, но разговор похоже был закончен.
— Ну ладно, я пошел тогда…
Отец бросил красноречивый взгляд, говоривший, что я вообще-то стою на месте и мне ничего не осталось, как повернуться и выйти. Вытащил из-под лестницы велосипед и задом отворил входную дверь. На улице никого не было, поэтому по ступенькам я проскакал, на ходу запрыгивая в седло своего верного металлического друга. Вообще-то если соседи увидят такое в исполнении двадцатичетырехлетнего молодого человека из приличной семьи и трудящегося на солидной должности, то мне потом, как минимум, будет предстоять серьезный разговор с отцом. К сожалению, ничего с этим поделать нельзя — счетчик прожитых лет крутится без остановки, переводя стрелку из положения «детство», транзитом через «юность», во «взрослую жизнь», — но в том месте, что оперлось на сидушку, что-то заклинило на самой первой позиции.
Вырулив на тротуар, я повернул в сторону центра. Кое — где сквозь листву дубов, разросшихся вдоль дороги до исполинских размеров, пробивались солнечные лучи, и я, как всегда запоздало, решил, что нужно было надеть что-нибудь на голову. Через милю аллея кончилась, и дорога влилась в городскую улицу, здесь пришлось резко сбавить скорость и осторожно лавировать между прохожими. Солнце действительно пекло, немного сильнее, чем обычно в начале мая, более предусмотрительные горожане заранее обзавелись головными уборами. Я свернул на улицу Возрождения — своеобразную границу между Старым и Новым городом. Вообще-то с обеих сторон стоят одинаковые кирпичные дома от двух до четырех этажей, но слева они из красного кирпича, а справа из белого. «Невелика разница» скажете? Все местные парни, в возрасте от шестнадцати до восемнадцати, выясняют эту самую разницу вечером каждой пятницы в формате стенка на стенку. И не стоит говорить им, что разницы нет — их методы ведения дискуссии не очень гуманны. У тех, кто старше восемнадцати, такая принципиальность быстро исчезает, что
На улице Второго Конвента я свернул налево, здесь все дома одинаковые, только кое — где первые этажи заняты витринами магазинов да в старой мостовой некоторые места выделяются светлыми пятнами заплат из отесанного булыжника, явственно ощущаемые моим задом. Через два квартала, прямо посреди улицы стоит гидрант, который собирались убрать еще лет триста назад, а напротив него единственное во всем районе светло — желтое здание. На одном из его скошенных углов вместо окна ниша в виде арки, с маленькой фигуркой древнего божества, в венке с колючками и раскинувшего руки, словно вот — вот взлетит. На уровне окон второго этажа ряд небольших, меньше метра высотой, фигурок — выдуманные зверюшки, у автора которых были явные проблемы с психикой. На третьем этаже маленькие балконы с фигурными чугунными оградками. Такие вычурные старинные здания иногда встречаются в рядах обычных домов, чудом сохранившиеся с незапамятных времен. Это, например, прекрасно подошло бы для театра или музея. Но здесь всегда была охранка, берегущая наш покой неизвестно от кого. Для музеев есть здания попроще. Я прислонил велосипед к стене у крыльца и взбежал по ступеням. Здесь даже входная дверь застекленная, как намек, что они на самом деле очень открытая и прозрачная организация. В небольшом холле сидел полицейский с разложенной газетой на столе и звонком, как в гостинице. Он поднял на меня глаза.
— Мне к инспектору Даверу, — сказал я.
На полицейского это не оказало никакого впечатления.
— По какому делу? — спросил он недовольно.
— Я сын Артура Уилкинса.
Полицейский ударил ладонью по звонку. На трель открылась следующая дверь, в образовавшуюся щель высунулась голова.
— К Даверу, — сухо сказал первый полицейский.
Дверь отворилась во всю ширину, и я пошел за вторым стражем порядка по сумрачному коридору.
— Строго у вас, — сказал я в спину полицейскому, в надежде установить эмоциональный контакт.
— Таков порядок.
Мы поднялись по лестнице на второй этаж.
— Вторая дверь справа, — показал полицейский и пошел обратно.
Я постучал, голос из-за двери ответил, чтобы входили. За дверью оказался самый обычный кабинет, вроде моего, только вместо книг и антиквариата, все больше пухлые папки — в шкафах, на столе и даже на диване. Инспектор, немного полноватый мужчина лет сорока, поднял на меня глаза.
— Валентин? — Его округлое лицо словно соединило в себе черты двух противоположных. Мягкая приветливая улыбка говорила — «я добряк», но сквозь неё едва заметно проступали резкие черты волевого человека.
Я кивнул. Инспектор поднялся, оказавшись немного выше меня ростом, и протянул руку.
— Ференц, — он посмотрел на рубашку в моей левой руке. — Посмотрели?
Я снова кивнул.
— Присаживайтесь, — он показал на кресло перед столом и уселся сам. — Что скажете?
— Не знаю, — пожал я плечами, что тут вообще можно сказать? Я ведь библиотекарь, а не сыщик.
— Ну вы же видели, — инспектор кивнул на рубашку, — в отличие от меня. Я ситуацию знаю только со слов вашего отца.